версия для печати
Доверенное лицо С.Н. Рериха|Библиография|Лекции|Фильмы|Юбилей|Чтения

Опубликовано: Л.В. Шапошникова. Тернистый путь Красоты. – М.: МЦР; Мастер-Банк, 2001. – С. 205-217.

МИСТЕРИЯ НОВОГО МИРА

В бреду страстей, в обмане их свершенья
Людской душе, распятой в их игре,
Уже не раз потир Преображенья
Являл свой свет на звездном алтаре.

Юргис Балтрушайтис

Скрябин в исступленно-творческом порыве искал не нового искусства, не новой Культуры, а новой земли и нового неба. У него было чувство конца всего старого мира, и он хотел сотворить новый Космос.

Николай Бердяев

Есть гении, которые гениальны не только в своих художественных достижениях, но гениальны в каждом шаге своем, в улыбке, в походке, во всей своей личной запечатленности. Смотришь на такого – это – дух, это – существо особого лика, особого измерения.

Константин Бальмонт

Весной 1913 года русский поэт Константин Бальмонт возвратился из Индии на родину. В Москве он не был семь лет, и все ему казалось внове. Над городом вместе с весенним ветром плыл колокольный звон, по улицам неслись извозчики, солнечные зайчики бежали от зеркальных стекол магазинов. Весна его пьянила, как и все, что он видел вокруг себя. В один из таких приподнято-счастливых дней он заглянул в дом Балтрушайтисов, в котором обычно собирались корифеи русской творческой интеллигенции. Там он впервые и встретил уже ставшего знаменитым композитора Александра Николаевича Скрябина. «…Когда мы протянули друг другу руку, – вспоминал позже Бальмонт, – и заглянули друг другу в глаза, мы оба воскликнули одновременно: “Наконец-то!” Потому что давно мы любили друг друга, не видя еще один другого. И я угадывал в Скрябине свершителя, который наконец откроет мне те тончайшие тайнодейства музыки, которые раньше лишь обрывками давала мне чувствовать музыка Вагнера, а у него <…> в числе заветных книг были отмечены читанные и перечитанные с карандашом мои книги “Будем как Солнце” и “Зеленый вертоград”. <…>

И ранняя осень того же года. Скрябинский концерт в Благородном собрании. Скрябин перед побежденной, но еще артачливой залой. Скрябин около рояля. Он был маленький, хрупкий, этот звенящий эльф… В этом была какая-то светлая жуть. И когда он начинал играть, из него как будто выделялся свет, его окружал воздух колдовства, и на побледневшем лице все огромнее становились его расширенные глаза. Он был в трудном восторге. Чудилось, что не человек это, хотя бы и гениальный, а лесной дух, очутившийся в странном для него человеческом зале, где ему, движущемуся в ином окружении и по иным законам, и неловко, и неуютно. <…> Я сидел в первом ряду, и мы, друзья, устроили Скрябину овацию. <…> Кружок друзей отправился к нему в дом ужинать. <…> Скрябин сидел за столом, окруженный восхищенными друзьями, окруженный заботами и вниманием любимой красавицы жены. Вечер был победой скрябинской музыки. <…> Он был весь обрызган откровениями музыкальных созвучий и сопричастием метких, видящих слов, которые возникают импровизацией, когда душа бьется о душу, не как волна о камень, а как крыло о крыло.

Что в музыке? Восторг, неожиданность, боль,
Звук с Звуком – обручившиеся струи…

И вот в такую блаженную минуту Скрябин вдруг затуманился, лицо его изобразило растерянность и боль, он приподнял свое лицо и тихонько застонал… Он рассеянно посмотрел перед собой. Отглотнул глоток вина. Отодвинул стакан, подошел к открытому роялю и стал играть.

Можно ли рассказать музыку и узнают ли те, как играл тот, кто играл несравненно? Кто слышал, тот знает…

Сперва играли лунным светом феи
Мужской диез и женское бемоль,
Изображали поцелуй и боль.
Журчали справа малые затеи.
Прорвались слева звуки-чародеи,
Запела воля вскликом слитых воль.
И светлый эльф, созвучностей король,
Ваял из звуков тонкие камеи.
Завихрил лики в токе звуковом,
Они светились золотом и сталью,
Сменяли радость крайнею печалью.
И шли толпы. И был певучим гром,
И человеку бог был двойником –
Так Скрябина я видел за роялью»[1].

И еще: «Эта встреча навсегда сохранится в моей душе, как видение ослепительной музыкальности. Это было видение поющих, падающих лун. Музыкальных звездностей. Арабесок, иероглифов и камней, изваянных из звука. Движение Огня. Прорывы Солнца. Клич души к душе. Откровенье, дошедшее с другой планеты. Певучая озаренность самого воздуха, в котором двигался этот пленительный ребенок богов. Это было то же фортепиано. Но на этот раз оно оправдывало свое наименование. Это была сильная нежность. Могучая нежность.

<...> Но его рука была противоположность тяжести. Она порхала, как летние стрекозы, у которых крылышко есть солнечное зеркальце, и как пляшут в вулканическом огне саламандры, которые, по слову Парацельса, не имеют части с человеками и не говорят совсем, а поют огненные песни. И суть духи, но не призраки, – когда ж являются, обладают плотью и кровью, но только легки и быстры, как духи»[2].

Трудно найти среди поэтов Серебряного века кого-либо другого, который бы мог так тонко и выразительно описать музыку, как это делал Бальмонт. Словом он проникал в самую суть музыки, в тот ее компонент, который был связан со звучанием самого Космоса и с таинственной песней его сверкающих Миров.

Бальмонт обладал абсолютным музыкальным слухом и редчайшим «цветовым слухом», который был присущ и Скрябину.

«Творчески мыслящий художник <...>, – утверждал Бальмонт, – знает, что звуки светят, а краски поют...» [3] Судьба подарила Скрябину друзей-поэтов и философов, которые глубоко осознавали эволюционное значение такого гениального музыканта, каким он был.

Казалось, что Скрябин пришел в этот мир для того, чтобы показать, что есть музыка и какова ее космическая суть. Он сам был музыкой, ее олицетворением, ее творцом. Выражение Бальмонта «звенящий эльф» очень точно определяет Скрябина не только как гениальную сущность в пространстве музыки, но и его, если можно так сказать, иномирную принадлежность. Его часто называли новатором. Но выражение Рериха, употребленное по отношению к Чюрленису – «он не новатор, но новый», – относится также и к Скрябину. И как бывает в любом пространстве, в любом времени нашего земного мира, меньшая часть творцов прозрела и по достоинству его оценила, остальные же не приняли или просто не заметили. Но, несмотря на это, влияние Скрябина на мир музыки ХХ века было мощным и всепроникающим.

Александр Николаевич Скрябин родился в Москве в декабре 1871 года в состоятельной и благополучной семье. Отец его был дипломатом, мать – пианисткой. В его жизни было много музыки, много поездок, которые дали ему возможность увидеть и почувствовать другие страны, познакомиться с их культурой. Его жизнь была цельной, устремленной и наполненной творчеством, без которого Скрябин не мыслил себя как личность. С самого начала его жизни заговорила в нем музыкальность и проявились композиторские способности. Хрупкость мальчика, быстрая утомляемость и кажущаяся болезненность не давали возможности ему регулярно заниматься музыкой. Но тем не менее он оказался вполне пригоден для Кадетского корпуса, куда и был отдан десяти лет от роду. Он учился там семь лет, не проявляя никакого интереса к карьере военного. Тяга же к музыке была столь сильной, что во время своего обучения в корпусе он брал частные уроки фортепианной игры и теории композиции. За год до получения военного образования он стал заниматься в Московской консерватории, вызывая удивление и восхищение окружающих своей уникальной музыкальной одаренностью. Он учился у крупных музыкантов, таких как Сафонов, Танеев, Аренский, и окончил консерваторию по классу фортепиано в 1892 году.

Скрябин выступал со своими концертами в городах России, а затем и Европы. Его блестящая деятельность как пианиста и композитора дала ему возможность стать в 1898 году профессором Московской консерватории. Однако в этой должности он продержался недолго, его не очень привлекала преподавательская работа, которой он всегда предпочитал собственное творчество.

В 1903 году он покидает консерваторию, подолгу живет в Швейцарии, Франции, Италии, гастролирует с концертами по Европе и Америке. Его удивительное музыкальное творчество, отличающееся тонкостью, богатством и разнообразием тонов, привлекает к нему все большее и большее количество почитателей и поклонников. Многим становится ясно, что в культурном пространстве планеты появился еще один гениальный музыкант, не похожий ни на кого из предыдущих. Своеобразие и новизна его композиций, совершенная и проникновенная манера исполнения приносят ему славу далеко за пределами России. Но к этой славе он относился безразлично, к ней не стремился и был равнодушен к мнениям окружающих, беря в расчет лишь те, которые высказывались его друзьями-единомышленниками. Начиная с 1910 года он все реже и реже выезжает на зарубежные гастроли, подолгу оставаясь в Москве. В 1915 году он неожиданно умирает при загадочных обстоятельствах. Врачи ставят ему диагноз – отравление, но до сих пор твердой убежденности в этом нет. Он прожил всего 44 года, быстро и ослепительно возникнув на небосклоне российской Культуры, чтобы так же быстро и неожиданно исчезнуть за нездешними пределами Космических огней.

Юргис Балтрушайтис, поэт и философ, посвятил его памяти проникновенное стихотворение:

Был колокол на башне, в храме вешнем,
Где явь земли свой жертвенник зажгла…
И он был отлит звону о нездешнем,
И пела в нем вселенская хвала…
И он пылал сердцам, как весть живая,
О тайнах мира в звездном их цвету,
Своим псалмом впервые разрешая
Слепой земли глухую немоту.
Но в час, когда огонь преображенья
Коснулся праха всех земных дорог,
Не кончив чуда нашего рожденья,
Для райских песен колокол заглох…
Но нет, лишь ткань из тлена онемела,
Лишь бренный цвет увял средь смертных нив!
А вещий дух, не знающий предела,
В своем твореньи вечно будет жив…
И вновь, и вновь, лишь в строе звездно-новом,
Воскреснет в людях в каждый вещий час
Пророк, что был для нас небесным зовом
И Вечности ответствовал за нас. [4]

Формальная канва жизни Скрябина ни о чем особенном не свидетельствует. И лишь мнения современников о великом музыканте да его музыка раскрывают необычность скрябинской жизни, ее направление и ее устремления.

«Я не знаю в новейшем искусстве никого, в ком был бы такой исступленный творческий порыв, разрушающий старый мир и созидающий мир новый. Музыкальная гениальность Скрябина так велика, что в музыке ему удалось адекватно выразить свое новое, катастрофическое мироощущение, извлечь из темной глубины бытия звуки, которые старая музыка отметала. Но он не довольствовался музыкой и хотел выйти за ее пределы»[5], – писал Н.А. Бердяев в 1918 году.

«…Эта музыка, – отмечал близкий друг композитора Вячеслав Иванов, – не только в титанических нагромождениях первозданных звуковых глыб, но и в своих тишайших и кристальнейших созвучиях проникнута странной, волшебно-разымчивой силой, под влиянием которой, мнится, слабеют и размыкаются прежние скрепы и атомические сцепления, непроницаемое становится разреженным и прозрачным, логическое – алогическим, последовательное – случайным, “распадается связь времен”, как говорит Гамлет, – разведенное же ищет сложиться в новый порядок и сочетаться в иные сродства» [6].

И еще: «Так несет талант частную службу, гений – всеобщую, ибо сообщается со всем. Мимовольно перекликается он светом с чужедальними звездами, отражая в себе неповторимым отражением всезвездность небес. Оттого наш дух может говорить с ним о всем и на все почерпать ответ в его глубоких творениях: их целостный микрокосм поистине – символический отпечаток вселенной»[7].

И Бердяев, и Вячеслав Иванов, каждый по-своему, отметили важнейшую черту творчества гениального композитора – его космичность. Идя в полной гармонии с ритмом эволюции, неся в себе ее особенности, Скрябин был одним из столпов российской Духовной революции. Революционность всего его творчества не подвергается сомнению, так же как и адекватность этого творчества главным направлениям нового мышления ХХ века.

Вячеслав Иванов вполне справедливо в связи с этим утверждал, что Скрябин – «одно из важнейших свидетельств знаменательного переворота, совершающегося в духовном сознании современного человека, огромное событие в общей жизни духа» [8].

Духовная революция в пространстве России началась в конце XIX – начале ХХ века, набрала энергетику во время Первой мировой войны, была поставлена в жесткие рамки после Октябрьской революции 1917 года, затем была загнана в подполье советской тоталитарной системой, чтобы вновь развернуться после ее крушения. Ушедший из жизни в 1915 году, Скрябин не испытал на себе ее трагических превратностей. В отличие от других творческих личностей, составлявших ядро Духовной революции, Скрябин избежал в своих представлениях смешения двух революций – социальной и духовной, ибо он не покидал никогда того духовного пространства, в котором звучала музыка. Музыка вела его путями духа и не дала ему сбиться с дороги. Она уводила его с низших планов бытия, где зарождались вихри страстей и враждебных течений социальной революции, а глубокое философское мышление, которым он отличался, позволило ему четко определить границы той и другой революции. Его творчество было наполнено космическим мироощущением, идеями Нового мира и Нового человека. Чутко внимая Космической эволюции, он стремился преобразить человеческое сознание через духовное действие, чего не делал до него ни один философ или музыкант, ни один художник или поэт. Для того чтобы осуществить это действие, он пытался слить отдельно существовавшие до этого виды искусства в одну мощную симфонию, заряженную энергетикой Преображения.

«Всем очевидно, что творчество Скрябина было решительным отрицанием предания, безусловным разрывом не только со всеми художественными навыками и предрассуждениями, заветами и запретами прошлого, но и со всем душевным строем, воспитавшим эти навыки, освятившим эти заветы. Разрывом с ветхою святыней было это разрушительное творчество – и неудержимым, неумолимым порывом в неведомые дотоле миры духа» [9].

Разрыв с прошлым у Скрябина, о котором пишет Вячеслав Иванов, конечно, не имел ничего общего с тем разрушительным разрывом, который позже произошел в пространстве социальной революции. Для Скрябина это означало лишь отход от старой Красоты и созидание Новой. Ибо в конечном счете Красота, как таковая, есть формообразующее начало человеческого сознания и человеческого общества. Тех, кто создавал Новую Красоту, изначальный истинный фундамент для Нового мира и Нового человека, Вячеслав Иванов назвал «кочевниками красоты».

Вам – пращуров деревья
И кладбищ теснота;
Нам – вольные кочевья
Судила красота.

Вседневная измена,
Вседневный новый стан…
Безвыходного плена
Блуждающий обман [10].

Мучаясь дурными предчувствиями, Иванов в 1917 году, накануне октябрьских событий, писал, что будущий историк может сказать много лет спустя и «о том, что глядит на нас, современников, мутным взором безвидного хаоса» [11].

Этот «безвидный хаос» звучал в музыке Скрябина тяжким пророчеством наступающих темных времен. Он старался победить его стройным ритмом космической музыки, взять над ним верх и освободить пространство от темноты и невежества для Красоты. Он как бы олицетворял собой важнейший эволюционный процесс взаимодействия человека и Высшей Силы Мироздания. И если можно так сказать, – через него творил сам Бог, а гениальный композитор был истинным теургом, несущим людям весть эволюции.

На его мировоззрение в значительной мере повлияли идеи индийской философии Бхагават-Гиты, Упанишад, а также взгляды Ауробиндо Гхоша и Рамакришны. В 1914 году Скрябин познакомился у Вячеслава Иванова с выдающимся индийским музыкантом и философом Хазрат Инайят Ханом. Оба сразу же почувствовали симпатию друг к другу и, побеседовав, поняли, что в их взглядах много общего. «Я нашел в нем не только прекрасного артиста, – писал позже Х.И. Хан, – но также мыслителя и мистика. Он показался мне неудовлетворенным западной музыкой, думающим, как внести нечто из восточной музыки в западную для того, чтобы обогатить последнюю. Я соглашался с ним, я думал, что если эта идея когда-либо исполнится, несмотря на сложности, возникающие вначале, то такая музыка могла бы стать музыкой всего мира. Что, в свою очередь, могло бы способствовать объединению человечества во вселенское братство. Музыка для этого лучше всего, ибо она любима как на Востоке, так и на Западе»[12]. Леонид Сабанеев в своих воспоминаниях пишет о впечатлении, которое произвел на Скрябина своей игрой индийский музыкант: «…это как раз то, что потеряно в нашей истощенной ограниченной жизни, – культура такого рода <…> в действительности в этой музыке есть великое рвение, тут, должно быть, есть скрытые и потому ускользающие от нас элементы» [13].

Обоими ими владели идеи синтеза, оба они были твердо убеждены, что музыка может влиять на эволюцию человечества и способствовать объединению культур Востока и Запада. Оба стремились превратить свои идеи в соответствующее практическое действие. Скрябин хотел построить в Индии Храм для исполнения своей Мистерии Преображения и уже вел переговоры о покупке земли для этого. Инайят Хан, в свою очередь, пытался под Парижем воздвигнуть Храм единения всех религий и народов и даже заложил камень в основание его здания. И тот и другой и в своих идеях, и в своем творчестве опередили время. Они услышали зов эволюции раньше многих творцов и стремились ответить на него.

Скрябин прочно вошел в духовное пространство тех лет, увлекался философией Серебряного века, был близок с одним из наиболее ярких ее представителей Н.А. Бердяевым. На него также оказали сильное влияние идеи теософии. Он тщательно изучал труды ее основательницы Е.П. Блаватской. В его библиотеке сохранилась «Тайная Доктрина», на полях которой им сделаны многочисленные пометки. Возможно, именно в силу последнего обстоятельства его философские идеи были близки Живой Этике, особенно его размышления о роли вибраций, мысли и искусства в Космической эволюции человечества.

«Композитор понимает мысль, – пишет А.И. Бандура, исследователь философии Скрябина, – как всепроникающее поле – первичную энергию Вселенной, что “разливается, как разливается океан, оставаясь всегда равной самой себе”, отождествляя ее с “универсальным сознанием”, которое есть “сама мысль”, и с Богом, который, “как состояние сознания, есть личность, являющаяся носителем высшего принципа, который, как таковой, есть ничто и возможность всего, есть сила творчества”» [14].

Композитор утверждал, что мысль есть энергия, а Высшее начало есть творящая сила Мироздания.

Он четко представлял себе роль человека и его сознания в процессе Космической эволюции и писал, что «картины мира без человека, без его сознания и “излученного” им поля мифа не существует» [15]. Так же как, очевидно, не существует ее без Высшего начала, или Бога, наполняющего творческой энергией все Мироздание. «Я не могу, – утверждал композитор, – выйти из сферы моего, включенного в мой мозг, сознания» [16]. Он приходит к выводу: «Весь воспринимаемый мною мир может быть творческой деятельностью этого сознания» [17]. У него было ярко выраженное ощущение своей причастности к этому вселенскому творчеству, словно сам он весь был этим творчеством, которое не существовало без Высшего начала, и сам становился этим началом. «Я существо абсолютное. Я Бог» [18], – утверждал он. И это ощущение себя Богом-Творцом подвигло его на творческие деяния в деле Преображения мира и человека. Он оказался на вершине теургии – «богодейства», стремясь открыть глаза тем, кто еще не осознавал своей причастности к Высшему, на грандиозные космические процессы, идущие в Мироздании, и на причастность человека к ним, на величие этого человека в будущем его Преображении.

«Народы искали освобождения, – писал Скрябин, – в любви, искусстве, религии и философии; на тех высотах подъема, которые именуются экстазом, в блаженстве, уничтожающем пространство и время, соприкасались они со мной… Вы, чувства, терзания, сомнения, религия, искусство, наука, вся история вселенной, вы – крылья, на которых я взлетел на эту высоту»[19].

С этой высоты он видел и ощущал не только земной мир, но и миры иные, с которыми он общался без особых усилий, как бы существовал в них и понимал прекрасно их эволюционное значение для плотного мира Земли. Всю Вселенную, по его убеждению, объединяли первозданность музыки и Красота искусства. Он был межзвездным скитальцем, чья внутренняя вселенная вмещала в себя ту огромную Вселенную, которую мы наблюдаем как бы извне. Она состояла из материи различных состояний. В ее вибрациях звучала музыка и струился творящий свет. И музыка Скрябина, звучавшая в его внутренней вселенной, открывала перед ним бесконечный мир иной Реальности. Там, в таинственных глубинах самого существа композитора, звучали Беспредельность и лучезарная песнь Космической эволюции, которая безошибочно вела его по пути творящего Духа. «Видимо, найденный Скрябиным композиционный метод, – пишет А.И. Бандура, – был в его понимании трансцендентен, так как позволял подняться над внешним обликом явлений, отражая в единой звуковой системе структуру разных миров. Законы “Творящего Духа”, “отпечатленные” в каждой из скрябинских музыкальных Вселенных, – это наиболее таинственная часть феномена Скрябина, дающая “ключ” к его творчеству. По существу, речь должна идти о космической эстетике – неких универсальных для всех мыслящих существ Вселенной законах Красоты» [20].

Космическая Красота слышалась в произведениях композитора, в его «Божественной поэме», в «Поэме экстаза», в «Прометее» («Поэме огня»). Его музыка несла на Землю новое космическое мироощущение, в ней звучали Тонкие и Огненные Миры и рождалась энергетика того Нового мира, Новой эпохи, которая была заповедана Земле эволюцией. Огненная философия его музыки звуком и светом формировала на Планете то энергетическое пространство, которое было необходимо для этого Нового мира и для Нового человека. Это была энергетика духовного Преображения, излучавшая Свет горы Фавор.

«Фактически, – отмечает Бандура, – с 1903 года Скрябин жил в иной Реальности, ином мире, ставшим для него, по словам Б.Ф. Шлецера, “столь же несомненным, как всем нам видимый мир”. Философские записки Скрябина отражают стремление гениального музыканта осмыслить то, что происходило с его сознанием, научиться “ориентироваться” в новом, открывающемся его духовному взору мире»[21].

Он искал выхода своим иномирным открытиям не только в музыке, но и в определенном действе, в котором, как он предполагал, в одно целое сольются музыка и свет, поэзия и мысль, художество и архитектура. Это действо он назвал Мистерией Преображения, смысл которой состоял в коллективном, соборном действии – в соединении миров различных состояний материи. Мистерия, по его замыслу, носила Космический характер и должна была пролить на землю поток энергетики иных миров, без которой было невозможно эволюционное восхождение человечества и преодоление им Пути Творящей Красоты в движении к Новому миру. Для Мистерии он решил построить сферический Храм, в центре которого должна была творить преображающая мысль Того, Кто нес в себе эту иномирную Реальность. В этом мистериальном действии он, композитор и художник, должен был уподобиться Богу-Творцу, но не противостоять последнему, а быть ведомым его рукой в полной гармонии с ним и сотрудничестве.

«Я <…> хотение стать истиной, – писал он, – отождествиться с ней. Вокруг этой центральной фигуры построено все остальное <…> Центральное переживание как бы излучает вселенную в формах времени и пространства <…> Действительность представляется мне множеством в бесконечности пространства и времени: причем мое переживание есть центр этого шара бесконечно большого радиуса» [22].

По замыслу композитора, сфера Храма должна была в сознании участников превратиться в большую Вселенную.

«Открылись бездны времени. Рассыпались звезды в бесконечном пространстве. Разлился огонь моих стремлений» [23].

Огонь этих стремлений (воля творца-теурга) как бы повторял на мистериальном уровне процесс творения Нового мира и разрушения старого. «Храм “последнего свершения” являл собой своеобразный пространственно-временной тоннель для перехода в иной мир, находящийся в других измерениях и не соприкасающийся с нашей Реальностью»[24]. Мистерия, считал Скрябин, должна была открыть Новую космическую эпоху, эпоху Новой Красоты, продолжающей свое творчество в энергетическом канале Космической эволюции. На арену этой эволюции должен был выйти Новый человек – теург и обладатель божественного сознания. «Новая волна творчества, – отмечал композитор, – другая жизнь, другие миры»[25].

Замыслом своей Мистерии он опередил свое время на много лет, а может быть, и веков. В лице гениального композитора эволюция стремилась показать человечеству пример Преображения и обратить его внимание на средства достижения такого Преображения – на Высшие Миры и Красоту. То и другое было сплетено в скрябинской Мистерии в одно великое целое. Новый мир, зарницы которого были едва видны в двадцатом столетии, уже послал к нам своих Вестников, своих «кочевников красоты». И Скрябин, несомненно, был одним из них. Его Мистерия, которая одним казалась развлекательным зрелищем, а другим – капризом гения, на самом деле не была ни тем ни другим. Ее философскую и эволюционную суть нам еще предстоит осмыслить. И чем больше времени будет проходить с момента появления замысла Мистерии, тем яснее и ярче в космических просторах будет вырисовываться теургичность задуманного гениальным Скрябиным действа.

Мистерии не суждено было свершиться. Ранняя, загадочная смерть композитора остановила жизнь «на скаку».

Мистерия собрала вокруг Скрябина тесный, но удивительно творческий кружок выдающихся индивидуальностей Серебряного века – Вячеслава Иванова, Константина Бальмонта и Юргиса Балтрушайтиса. Идея соборной Мистерии владела Ивановым, так же как и Скрябиным. Тем более что Иванов глубоко понимал эволюционное значение музыки. «Сама душа искусства музыкальна»[26], – писал он.

Скрябин и Иванов встретились в январе 1909 года в редакции журнала «Аполлон» в Петербурге. С того момента начинается их регулярное общение. Почти в одно и то же время зазвучала «Поэма огня» Скрябина, вышел сборник стихов Иванова «Cor ardens» («Пылающее сердце»), а Николай Рерих набрасывал эскизы к своей картине, которая тоже называлась «Cor ardens».

Сам Скрябин тоже был поэтом, и неплохим. Размышляя о Преображении и роли в нем тонкого огня, он писал:

В этом взлете, в этом взрыве,
В этом молнийном порыве,
В огневом его дыханье
Вся поэма мирозданья [27].

Композитор сочинил для Мистерии текст и фрагменты музыки. Вся Мистерия давно жила в нем, и ему оставалось лишь записать ее на бумаге. Из оставленных им записей и высказываний становится ясным, что Мистерия была целью его жизни, ее Заданием. «Я не пережил бы часа, в который убедился, что не напишу Мистерию»[28]. В нем жили теургическая уверенность в необходимости дела Преображения и понимание своей роли в этом процессе.

«Я думаю, что зачем же мне была открыта эта идея, раз не мне ее осуществлять? И я чувствую в себе силы для этого. Каждому открывается та именно идея, которая была ему предназначена. Бетховену была открыта идея Девятой Симфонии, Вагнеру – идея “Нибелунгов”. А мне – это. У меня есть ряд веских данных так думать, но я не все могу и не все имею право говорить» [29].

Он не скрывал от своих близких друзей, что ощущает себя мессией, «мессией рас», которые «появляются в пограничных эрах»[30]. Он как бы чувствовал себя Космическим Иерархом, от которого зависит судьба эволюции нашей Планеты. Полагаю, у него были для этого основания… Он стал писать «Предварительное действие», которое «помогло бы человечеству подготовиться к участию в Мистерии» [31].

«Ведь я не делаю Мистерию, я только знаю, что Мистерия будет, я сообщаю о ней и содействую. “Предварительное действие” есть одна из форм этого содействия»[32]. Но и «Предварительное действие» также не получило своего полного завершения.

Вячеслав Иванов тем не менее считал, что вся скрябинская музыка последнего этапа его творчества и есть то «Предварительное действие», в котором Скрябин запечатлел «совершившуюся полноту времени и рождение нового человека»[33].

Оценивая роль Скрябина в духовной жизни России и Планеты, Иванов писал, что он есть «одно из важнейших свидетельств знаменательного переворота, совершающегося в духовном сознании современного человека <…> огромное событие в общей жизни духа» [34].

«Но мы бы жестоко ошиблись, – считал Иванов, – если бы предположили в Скрябине малейшее самомнение и самодовольство. Напротив, именно огненное рвение послужило целям Того, Кто открывался ему в сознании сверхличном (вплоть до упразднения своей личности)»[35].

Николай Константинович Рерих высоко ценил музыку Скрябина и то, что тот совершил в своей земной жизни. Он был единомышленником композитора. Оба они намечали планы творческого сотрудничества. Много лет спустя, в Индии, о которой так дерзновенно мечтал Скрябин, Рерих писал: «Известны широкие взгляды Скрябина. Предполагалось наше сотрудничество по инсценировке его симфоний. Ничтожная неосторожность вызвала отравление и унесла композитора в самый расцвет его творческих сил. Одна из самых безвременных потерь»[36].

Последним, кто видел Скрябина перед его уходом, был Вячеслав Иванов. В ночь с 13 на 14 апреля он задержался допоздна у больного Скрябина, чтобы обсудить с ним план его концертной поездки. Композитор был уверен, что его гастроли состоятся, а случайная болезнь пройдет. Утром 14 апреля его не стало.

Побежден иль победитель? Таинственным оказался глубочайший смысл его творчества и судьбы. Но что он провидел? Что искусство “будет рождаться из корней самого бытия и рождать бытие…” [37], – писал Иванов позже. Им же написано в апреле 1915 года одно из самых пронзительных его стихотворений.

Осиротела Музыка. И с ней
Поэзия, сестра, осиротела.
Потух цветок волшебный у предела
Их смежных царств, и пала ночь темней
На взморие, где новозданных дней
Всплывал ковчег таинственный. Истлела
От тонких молний духа риза тела,
Отдав огонь источнику огней.
Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,
У дерзкого святыню Прометея?
Иль персть опламенил язык небес?
Кто скажет: побежден иль победитель,
По ком, – немея кладбищем чудес, –
Шептаньем лавров плачет муз обитель? [38]

Много лет спустя поэт напишет стихотворение-воспоминание о последних часах, проведенных у ложа гениального русского композитора:

И мнилось мне – все меж нас – едва начало
Того, что вскоре станет совершенным.
Иначе Бог судил, и не свершилось
Мной чаемое чудо – в час, когда
Последняя его умолкла ласка
И он забылся; я ж поцеловал
Священную хладеющую руку – и вышел
в ночь… [39]

---

Примечания

Доверенное лицо С.Н. Рериха|Библиография|Лекции|Фильмы|Юбилей|Чтения