версия для печати
12345678Основное меню

Культурный проект Чижевского не ограничивается лишь теоретическими рассуждениями. Он обладал удивительной способностью соединять теорию с практикой в любом виде своей деятельности. Что же касается «Академии поэзии», то он разработал всю концепцию ее дятельности, начиная от учебных программ, предметов, которые там будут преподаваться, и кончая тем, какие должны быть у Академии здания, аудитории и окружающее пространство. Что-то во всем этом напоминало древнюю афинскую академию философов, но было в ней и много нового, что отвечало современным условиям, новому космическому мышлению. В отличие от афинской академии, где были собраны избранные, в определенной мере изолированные от внешнего мира, «Академия поэзии» должна была стать широкой культурной организацией и направлять свои творческие усилия на подлинное просвещение народа и на укрепление культурных устоев в разоренной мировой войной и революцией стране. К сожалению, по ряду причин, хорошо всем известных, проект не был воплощен в жизнь. Но, как ни странно, актуальность мыслей Чижевского с годами обретала все большее значение и особенно возросла в наше время, когда подлинная культура катастрофически теряет свое предназначение.

Его стихотворения были прозрачно-хрустальны, наполнены глубиной сверкающей мысли, и в каждом из них отражалось познание окружающего мира, связанное тесно с ритмом его утонченной внутренней жизни.

Поэзия есть чудо, раскрытое богами:
То разума сиянье, то чувства утонченье,
О, смертный, наслаждайся – прильни плотней устами
К насыщенному кубку: в нем – скорби утоленье.

И мир перед тобою в тот миг преобразится:
Незримое – увидишь, неверное – исчезнет,
И нового познанья светило загорится
Во мраке первозданном – твоей душевной бездне[1].

И еще:

Вчера был первый вешний день,
Весь позлащенный чистым светом,
И сине-розовая тень
Играла в воздухе прогретом.
Вокруг немолчный голос пел –
То пело небо голубое,
И мир раскрылся, просветлел
В своем преображенном строе.
Когда же сумерки пришли
И в синеве простерлись дали,
И звезды над лицом Земли,
Как бы ожив, затрепетали, –
Я в утомленном забытьи
Предался ясному покою,
И поспешили снизойти
Ко мне видения толпою[2].

К этим двум мне хочется добавить еще одно стихотворение, замечательное по глубине присутствующей в нем мысли. Оно называется «Подсолнечник».

Лик Солнца у тебя, подсолнечник простой:
Посередине диск, вокруг – протуберанцы.
Так видятся они во времена затмений,
Когда Луна собой загородит светило
И в грозном небе вдруг зажжется излученье.
Цветок-подсолнечник и Солнце – вот сравненье!

Но ближе всмотримся в престранную игру:
Не только внешнее нас удивляет сходство,
А то, что каждый день, с восхода до заката,
Подсолнечник следит за братом в небесах!
Весьма настойчиво, внимательно, упрямо,
Направив на лучи свою головку прямо.

Два братца кровные в сиянье золотом,
И оба каждый миг брат брата зорко видят,
Брат перед братом как с докладом предстают –
На небе – Солнца диск, а на земле – подсолнух!
Что значит это вдохновенное сближенье:
Сочувствие иль тайное отображенье?

Растолковать все это можно просто так:
Не вызреть семечкам подсолнуха за лето,
Стой неподвижно он, как блин, на огороде.
Природой сотворен он как гелиостат,
Что движет зеркало за диском Солнца вечно,
Пружиной пущенный, стальной и долговечной.
Но сердцу хочется совсем не то!
Так и поэзия в пустой войне с наукой,
По сути же у них – единый корень;
Обязаны служить единому – познанью,
Познанье же, друзья, вмещает все в себя:
Материю и Дух в извечной их борьбе[3].

Во всех трех стихотворениях утверждается, что поэзия есть способ познания, а не просто рифмованная мысль. Мысль, присутствующая в ней, есть мысль высокого измерения, возникшая из таинственных глубин Космоса. Поэзия, как кристалл, сверкает цветовым разнообразием своих граней. Если, в силу наших субъективных особенностей, мы увидим лишь одну ее грань, то наше понимание будет прямолинейным или плоским. Если нам удастся «повращать» этот кристалл и увидеть все его грани, то восприятие наше будет совсем другим. Мы получим возможность проникнуть в глубинную суть мыслей и поэтических образов, содержащихся в том или ином стихотворении. Эта особенность, более чем у других поэтов, присуща поэзии Чижевского. «Поэзии, – писал Чижевский, – похищающей божественные тайны сияющего Солнца, лучи которого пронзают телесную оболочку и озаряют глубины запредельных океанов бытия, принадлежит величайшая будущность в освобожденной ею общемировой духовной жизни»[4].

Поэзия Чижевского философична и космична. Она, вне всякого сомнения, постигает то, что не было еще затронуто наукой. Ибо поэзия в своем смелом полете озарений и откровений обгоняет науку. Поэзия стоит много ближе к космическому мышлению, она обладает творческим синтезом, который дает возможность представить мысль или образ в его обобщенном, завершенном виде.

Проблемы иных миров, которые существовали в духовном поле познания человечества, теперь открывались в стихах ученого. Они возникали и из его снов и видений, связанных с инобытием, углубляя образное и духовное познание этого пространства.

Закон и хаос, тьма и свет,
Начала, центра, грани нет.
Реальный мир в мгновенном сне,
Явь – тени, тени лишь одне[5].

В стихотворении «Сны» он пишет:

Из глубины идут звучанья,
Из глубины и тишины,
И возникают созерцанья,
И сны бегут, как явь, – но сны!

Непостижимый нам дотоле
Метафизический полет
Уносит к небывалой воле
И звездным вихрем обдает.

И мы влетаем в постиженья
И в нестерпимо-яркий свет.
О, нет тому осуществленья,
Чего на самом деле нет![6]

Что такое сон, он дает понять в стихотворении «Безмолвие».

Безмолвно все: и небо и земля,
Безлюдна отдалений вереница,
В спокойствии, не плача, не моля,
Спит человек, и гад, и лес, и птица.

И в этот мир всеобщей тишины,
Преодолев запретные пороги,
Врываются тревожащие сны,
Слетают прорицающие боги.

Но тихо все, и нем наш разговор…
Часы бегут законно за часами,
А с высоты следит бездонный взор
Холодными и жесткими лучами[7].

И еще одно стихотворение о сне.

На небесах давно багряный блеск потух.
В пифийские пути направился мой дух,
В томительную даль, за ловлею видений
Прозрений призрачных и вещих вдохновений.
Чем беспредельней ночь – тем беспокойней я,
Ни тьмы не превозмочь, ни скрыться от нея.
Уж ловит жадный мозг причудливые лики,
Врываются во мгле и копошатся блики
И, небеса подняв, к созвездиям стремят,
А я мечусь меж них, волнением объят,
Их поведение прилежно изучаю
И знаю многое, а думал, что не знаю[8].

В этих стихотворениях о снах мы находим для себя немало открытий, которые имеют немаловажное значение для изучения таинственных глубин Мироздания, звучащих в самом человеке словами и образами видений. Из всего прочитанного, где описывается восприятие поэтом сна, мы можем понять, что сон есть отражение реального мира, существующего где-то в иных измерениях. Этот реальный мир в отличие от нашего может быть назван миром иным, а может быть, и Высшим, возникшим в результате преображения, или трансформации, материи. Сон же есть дверь в этот иной мир, которая, если можно так сказать, открывается, когда человек находится в особом ночном состоянии. Там, в этом таинственном мире или мирах, существует источник знаний, к которому можно прикоснуться. «И знаю многое, а думал, что не знаю». Или: «И мы влетаем в постиженья и в нестерпимо-яркий свет». И еще: «Реальный мир в мгновенном сне». И вместе с этим: «И сны бегут, как явь, – но сны!» Чижевский обращает внимание на пророческий характер сна, куда «слетают прорицающие боги». Ему, поэту и ученому, удается в коротких своих стихотворениях показать еще не изученный феномен познания через искусство и, в частности, через поэзию. Его стихи в этом отношении шли в одном русле со стихами таких крупнейших поэтов-философов Серебряного века, как Ф.И. Тютчев, В.С. Соловьев, А.А. Блок. В своей поэзии Чижевский, пройдя через личный опыт познания в духовном пространстве, провел мысль о двойственности человека, связанного с Космосом и одновременно с Землею, служащего мостом между одним и другим. Эту двойственность он остро ощущал на себе и понимал хорошо, что, если ее не осознать, будет трудно познать особенности космического мышления. Его поэзия, ее образы и мысли, помогали понять такие особенности. «Условимся, – писал он, – под плодами истинного поэтического творчества понимать такое поэтическое произведение, которое “расширяет” наше познание мира, явлений, вещей, событий; приводит в движение нашу мысль и тем самым заставляет мыслить и имеет само по себе, независимо от влияния на нас, философскую, этическую и эстетическую ценность»[9]. Это были не только слова. Его стихи были именно такими. Написанные ученым и подлинным поэтом, они, несомненно, представляют не только эстетическую ценность, но и научную. Космическая тема, в конкретном выражении, в той или иной степени пронизывает поэзию Чижевского. В этой теме чаще всего его привлекает Солнце, ритмами деятельности которого он занимался в русле экспериментальной науки.

Великолепное, державное Светило,
Я познаю в тебе собрата-близнеца,
Чьей огненной груди нет смертного конца,
Что в бесконечности, что будет и что было.

В несчетной тьме времен ты стройно восходило
С чертами строгими родимого лица,
И скорбного меня, земного пришлеца,
Объяла радостная творческая сила.
В живом, где грузный пласт космической руды,
Из черной древности звучишь победно ты,
Испепеляя цепь неверных наших хроник, –
И я воскрес – пою. О, в этой вязкой мгле,
Под взглядом вечности ликуй, солнцепоклонник,
Припав к отвергнутой Праматери-Земле[10].

Удивительное явление поэзия! В своем узком литературном пространстве она разворачивает мысли высокого измерения, в которые входит и весь Космос, и его творящее явление, такое как Солнце, чье живительное излучение поддерживает жизнь планеты и всего того, что находится на ее поверхности. Такой сложнейший процесс выражен буквально в нескольких строчках, простых и в то же время невероятно глубоких.

В несчетной тьме времен ты стройно восходило
С чертами строгими родимого лица,
И скорбного меня, земного пришлеца,
Объяла радостная творческая сила.

Чем выше измерение пространственной мысли, тем глубже она, тем меньше литературного пространства она требует. Она уходит в такую глубину, где высокая степень измерения не имеет предела ни в своей многослойной образности, ни в своей познавательной насыщенности. И всю эту космическую сложность, а иногда и ее духовную наполненность можно выразить простыми словами. И чем проще и точней эти слова, тем выше измерение самой мысли. Подлинная поэзия работает на более высоком измерении, чем эмпирическая наука. У Чижевского есть удивительное стихотворение, посвященное циклу умирания Вселенной в пространстве Великого космического ритма. Оно называется «Наступление мифологической ночи».

Лишь только знак подаст Юпитер,
Как будет тьма и тишина
В пространствах неба необъятных
Немедленно учреждена.

Так, Солнце – жгучий повелитель
Золотолитых наших дней,
Удержит звонко-огненогих
И проницающих коней.

И пригвоздит морские бури
Трезубцем к лону вод Нептун:
Утихнет мировое море,
Погаснут плески звезд и лун.

Все остановится в природе:
Прервется трав и листьев речь,
И ветер сложит свои крылья,
И реки перестанут течь[11].

Всплеск познавательной силы этого стихотворения, действующий не только на интеллект читателя, но и на его чувства, нельзя ни с чем сравнить. Два стихотворения Чижевского – «Галилей» и «Гиппократу» можно считать программными в пространстве его космических идей и нахождений.

И вновь и вновь взошли на Солнце пятна,
И омрачились трезвые умы,
И пал престол, и были неотвратны
Голодный мор и ужасы чумы.

И вал морской вскипел от колебаний,
И норд сверкал, и двигались смерчи,
И родились на ниве состязаний
Фанатики, герои, палачи.

И жизни лик подернулся гримасой:
Метался компас – буйствовал народ,
А над Землей и над людскою массой
Свершало Солнце свой законный ход.

О, ты, узревший солнечные пятна
С великолепной дерзостью своей, –
Не ведал ты, как будут мне понятны
И близки твои скорби, Галилей![12]

И второе стихотворение:

Ночные небеса в сиянье тайном звезд
Роднят меня с тобой сквозь бег тысячелетий.
Все те ж они, как встарь. И те ж миллиарды верст
Разъединяют нас. А мы – земные дети –
Глядим в ночной простор с поднятой головой,
Хотим в сиянье звезд постичь законы мира,
Соединив в одно их с жизнью роковой
И тросы протянув от нас до Альтаира.
Я, как и ты, смотря на лучезарный хор,
Стараюсь пристально проникнуть в сочетанья
Живой мозаики, хочу понять узор
Явлений жизненных и звездного сиянья.
Для нас с тобою мир – родное существо,
Столь близкое душе, столь родственно-простое,
Что наблюдать за ним – для мысли торжество,
И радостно будить молчанье вековое
В туманностях, во мглах, во глубине земной
И в излучениях – солярном или звездном,
Вскрывать покрытые глухою пеленой
Перед невеждами – космические бездны.
Для нас едино – всё: и в малом и большом.
Кровь общая течет по жилам всей вселенной.
Ты подошел ко мне, и мыслим мы вдвоем,
Вне всех времен земных, в отраде вдохновенной
И вне пространств земных. Бежит под нами мгла,
Стихии движутся в работе повсеместной,
Бьет хаос в берег наш; приветлива, светла,
Глядится жизнь сама из глубины небесной.
И явственно сквозь бег измышленных времен
И многомерные, крылатые пространства
Пронизывает мир незыблемый закон –
Стихий изменчивых под маской постоянства,
И вот редеет мгла. Из хаоса стремят
Формотворящие строительные токи,
Иные времена иным мирам дарят
И утверждают их движения на сроки.
И в созиданиях мы чувствуем полней
Взаимодействие стихий между собою –
И сопряженное влияние теней,
Отброшенных на нас вселенскою борьбою.
Мы – дети Космоса. И наш родимый дом
Так спаян общностью и неразрывно прочен,
Что чувствуем себя мы слитыми в одном,
Что в каждой точке мир – весь мир сосредоточен…
И жизнь – повсюду жизнь в материи самой,
В глубинах вещества – от края и до края
Торжественно течет в борьбе с великой тьмой,
Страдает и горит, нигде не умолкая[13].

Проблемой влияния солнечных пятен и солнечного ритма на жизнь людей Чижевский занимался не только как поэт, но и как ученый. Стихотворение, обращенное к Гиппократу, повествует об одушевленном Космосе, с которым у человека существует крепкое и неразрывное единство. «Мы – дети Космоса» – научное и художественное кредо Чижевского. То, что написано в этом стихотворении, впоследствии было изложено им научным языком в ряде его работ. Но одно другому не мешало, поэтический язык был сильнее формул и описаний экспериментов. Читая это стихотворение, ощущаешь как бы личную причастность автора ко всему, что происходит в Космосе. Идея одушевленности Космоса в поэзии Чижевского представлена вдохновенными словами: «И жизнь – повсюду жизнь в материи самой, в глубинах вещества от края и до края». В данном случае познание Космоса через поэзию происходит эффективней, чем через науку. Поэтому Чижевский не зря для просвещения народа предлагал именно «Академию поэзии». Он верил в то, что когда-нибудь различные способы познания синтезируются в одну систему, возможно, не похожую на те ее части, которые войдут в нее как составляющие. Философские его идеи шли вместе с мыслями о Космосе, и Космос был всегда их фоном.

Неведомо и нам ответа нет.
И только в смутном отдалении
Сквозь пустоту томится бег планет,
Живущих день, блистающих мгновение.

Но где б ни вышла ты из темноты
Великолепными колоссами, –
Ты к нам летишь и нас тревожишь ты
От века нерешенными вопросами.

Один вопрос в устах или вне уст:
Тоска по тьме исчезновения, –
И все горит, страдая, древний куст
От первых до последних дней творения.

Так! От себя нам некуда уйти,
Как нам не скрыться от страдания.
О, Мать-Материя, – трудны пути
На высоту Миросознания[14].

Слово Чижевского «Миросознание» означает целый сложный процесс расширения сознания человека до уровня космического. Без такого процесса нельзя достигнуть космического мышления, невозможно разработать методологию новой системы познания. В его стихах нередко одним или двумя словами обозначаются сложнейшие явления. Вот короткое стихотворение в две строфы «О времени и пространстве»:

Обманы мира нам необходимы:
Мы в них черпаем тайны мирозданья,
Но эти тайны здесь необоримы,
Имея относительность сознанья.

Так, забывая жизни скоротечность,
Постигнем мы, что Время есть Движенье,
И, покидая цепкую Конечность, –
Что бесконечность есть Круговращенье!..[15]

В стихотворении заключены две важнейшие философские мысли, тесно связанные друг с другом своей причастностью к космической эволюции. «Относительность сознания» – определяет мысль, которую Чижевский не уставал повторять. От уровня сознания зависит наше восприятие окружающего мира. Высокое сознание, не говоря уже о космическом, выходящем за пределы Земли, ощущает и воспринимает мир совсем не так, как низкое. Относительность сознания – это особенность нашей психологии, которую надо учитывать при формировании новой системы познания. Также необходимо учитывать, что «Время есть Движенье», а «Бесконечность есть Круговращенье» – мысль Чижевского, подтверждающая спиралевидность развития космической эволюции, каждый виток которой есть более высокая ступень, по сравнению с предыдущей. Будучи в конечном счете земным человеком, Чижевский писал прекрасные стихи и о собственных переживаниях. Особенно ему удавались стихи о природе и Родине.

Поет под дугой колокольчик,
Поет он о доле людской,
Поет и за сердце хватает
Осеннею терпкой тоской.
На небе все тучи да тучи,
В безлюдье буреют поля,
Покорно и молча уснула
Усталая матерь-земля,

И пыль – только пыль вековая
Подолгу висит над глухой,
Исхоженной, древней дорогой
Своей пеленою седой.

Холодные синие дали,
Унылая голь деревень,
И плачет, и плачет, и плачет
Озябший сентябрьский день.

Близка мне твоя обреченность
И сладок мне горький твой хлеб…
О, Русь, мы разделим по-братски
Превратности темных судеб[16].

Как поэт, обладающий пророческим даром, он предвидел те «темные судьбы», которые он позже не в стихах, а в реальности разделит с Россией. Зима производила на него совсем иное воздействие.

Гремит, звенит на солнце день.
Слепят восторженные взоры
Розовощекие просторы,
Голубопламенная тень.

Сквозь остроколкий воздух видно:
В лесу, как храме огневом,
Деревья блещут искровидно
Литым, чистейшим серебром.

И солнце ядрами дробится,
И, преломлясь о зеркала,
В зеленом сумраке угла
Взлетают радужные птицы[17].

И несмотря на то, что эти стихи написаны о земной природе, космическое мироощущение сверкает между строк.

В стихотворении «Вечернее небо» мы читаем:

В часы, когда Солнце вечернее – Атум –
Варит себе пищу в кипящих котлах
И пламенно-медные стрелы заката
Летят и сверкают в пылающих мглах, –

Драконы, чудовища, птицы и змеи,
Залитые кровью, стремятся в котлы,
И реют, и тают, огнем пламенея,
Среди огнедышащей розовой мглы;

И только коснутся к краям раскаленным,
Сольются в один ослепительный дым
И гибнут в порыве своем исступленном,
Венчая светило венцом золотым.

А сверху, над грозным пожаром захода,
Сквозь пурпурный хаос врываются к нам
Прозрачно-зеленые бездны, как воды,
Текущие вдаль по иным небесам.

И в бледно-зеленой бездонной пустыне,
Где как бы начало Вселенной иной,
Являются чуждые нам, как святыни,
Холодные звезды Вселенной ночной[18].

В нем жило удивительно тонкое ощущение красоты земной природы и ее космичности, не прямолинейной, а как бы выступающей из флера земной атмосферы и творящей те образы, мгновенность которых он схватывал своим гибким словом. Он был незаурядным поэтом, но и не менее значительным художником. Учился в раннем детстве в студии знаменитого Дега, с которым свела его судьба во время поездки с родителями по Франции. Однако не каждый научившийся рисовать становится художником. Он же – стал. В самые тяжелые послереволюционные годы картины, которые он писал и продавал или обменивал, спасли семью от голода. Известно, что красота ценима даже в самые лихие времена. «В общий хозяйственный баланс, помимо служебного пайка, – вспоминал Чижевский, – я вносил свой пай. Он заключался в том, что я писал маслом по грубому полотну пейзажи, и затем они при усердии комиссионера обменивались на базаре на съестные припасы. Картины я писал по памяти, большие, по полтора–два метра в длину, яркие, иногда даже удачные, но почти всегда с дорогим моей душе легким оттенком импрессионизма. Вместо толстого бронзового багета, который скоро исчез из нашего дома, подрамник сверху обивался тонкими планками, которые покрывали золотистым порошком для елочных картонажей <…> В общей сложности на калужском базаре, что около Ивановской церкви, за 1918–1922 годы было обменено на съестные припасы около ста картин “моей кисти”»[19]. Он сам несколько иронически относился к своему художеству. Однако живопись занимала значительное место в его духовной и интеллектуальной жизни, и не только собственная. Например, согласно сообщению известного исследователя наследия Чижевского В.Н. Ягодинского, ученый использовал картину Н.К. Рериха «Знамение» в своей работе «Эпидемические катастрофы и периодическая деятельность Солнца» для подтверждения своего научного текста[20]. Тот же Ягодинский приводит отзыв одного из крупных физиков, Д.И. Блохинцева: «Многие из его акварелей (А.Л. Чижевского. – Л.Ш.) просто прекрасны, другие хороши. Но, быть может, самое главное, о чем говорят эти картины <…> как и стихи <…> заключается в том, что они раскрывают перед нами образ истинно великого русского человека в том смысле, в котором он всегда понимался в России. Необходимой и неотъемлемой, обязательной чертой этого образа были не столько успехи в той или иной науке, а скорее создание мировоззрения. Наука, поэзия, искусство – все это должно быть лишь частью души великого гуманиста и его деятельности»[21]. Вот созданием этого мировоззрения, которым прекрасно сам владел, Чижевский занимался и в науке, и в искусстве.

Сама космическая эволюция востребовала такую личность, как Чижевский, соединивший в себе в равной степени науку, поэзию и художество. «Между логикой исследователя природы и эстетическим чувством ценителя ее красот, – писал К.А. Тимирязев, – есть какая-то внутренняя органическая связь. Неоднократно отслеживал я мысль, что ландшафтная живопись не случайно достигла своего развития именно в XIX веке – веке естествознания, – но, к стыду моему, только на днях узнал, что имел единомышленника и предшественника в этом отношении в лице Д.И. Менделеева»[22]. Чижевский был художником-пейзажистом в полном смысле этого слова. Две тысячи его работ посвящены в основном русскому пейзажу. И каждая из них отличается от другой и по настроению, и по свету, и по ритму и музыке, в ней заключенной. Не ошибусь, если скажу, что прекрасные пейзажи Чижевского столь музыкальны, что составляют как бы бесконечно звучащую симфонию. В его картинах, как и в его поэзии, сплелись воедино Земля и Космос, философия и высокое искусство. А, между прочим, Чижевский вовсе не был ни профессиональным художником, ни профессиональным поэтом. Он был только профессиональным ученым, но природа изначально так богато его одарила, что его искусство и его научные исследования стояли на одном уровне, не уступая друг другу, создавая мощный синтез в новой системе познания. «Чижевский, – пишет В.Н. Ягодинский, – рисовал всю жизнь, в самых трудных жизненных условиях, самыми примитивными и некачественными материалами. Это говорит о том, что живопись была для него, так же как и поэзия, не развлечением, не отдыхом, а потребностью»[23]. У него была еще одна удивительная способность – писать пейзажи по памяти. Эта особенность давала ему возможность запечатлевать позже увиденное и подсмотренное мгновение природы, когда нельзя было сделать натурный эскиз. А таких трудных моментов было у него немало. «По воспоминаниям его жены, Нины Вадимовны, он (Чижевский. – Л.Ш.), – пишет В.Н. Ягодинский, – принимался рисовать “по памяти”, как только выдавалось свободное время, а иногда даже прерывал научную работу для очередного, внезапно возникавшего сюжета рисунка»[24]. И это «внезапное возникновение» сюжета свидетельствует об его уникальной художественной одаренности и своеобразии внутреннего мира, которое проявилось во всех областях его творчества. И то, что до сих пор имя Чижевского не включено в список художников-космистов, это большое упущение. Ибо он отразил в своих художественных работах еще одну тонкую грань Космоса и взаимодействие в пространстве этой грани Земли и Неба.

---

Примечания

12345678Основное меню