версия для печати
12345678Основное меню

Находясь на верном пути своих исследований, он многого не успел завершить. Судьба отпустила ему малый срок для жизни и творчества. Но он сумел, несмотря ни на что, принять участие в переломе человеческого сознания и поторопить наступление эпохи космического мышления. И это было не так просто сделать в XX веке, веке кризисов, революций, войн и социальных бурь. Человечество было занято земными проблемами, а Космос, находящийся рядом, казался ему далеким, недосягаемым и ненужным… К сожалению, значительная часть ученых думала так же.

«Но я выжил, – писал Чижевский, – я перенес все беды, все лишения, голод и холод бездны, в которую я был сброшен той эпохой. Позором легли на имена этих “дельцов” их деяния. Их честь в моих глазах утрачена навсегда… На их лбу поставлено клеймо, видимое всем! Многотерпеливая и многотрудная область человеческих исканий – наука! Бесконечных жертв требуешь ты от человека, беспрерывных лишений и ужасов! Нет предела твоей силе, но нет предела и твоей жестокости! Ты даешь людям несметные богатства, но и подчиняешь их, как рабов, своей коварной власти. Ты бросаешь людей в темницы, на плаху, на костер, ты разлучаешь их с семьей, ты одеваешь твоих поборников в рубище и принуждаешь их к холоду и голоду во имя только одного слова или только одной буквы из твоего бесконечного тайного кода! И эту малость человек уже считает твоей великой милостью, за которую он готов отдать жизнь свою! Подобно огню Солнца, ты в конце концов сжигаешь человека в своих ослепительных лучах! И рядом с гекатомбами жертв твоей жестокости, которым ты все же открываешь свои маленькие тайны и взамен этих тайн берешь их жизнь, несметными полками идут те, которым ты ничего не говоришь, – это неудачники в жизни, счастливцы, укрывшиеся в твоей роскошной тени. Своим сжигающим светом ты не убиваешь их, ты не выжигаешь их глаза, не околдовываешь их мозг. О, как хорошо, как спокойно живется им в твоей чудесной тени!.. Даже когда они совершают преступления против морали и честности, они умирают раньше, чем закон настигает и карает их!»[1]

За этими горькими словами стоит человеческая трагедия великого ученого XX века, его страдания, его разочарования, гибельные моменты его жизни, трагедия человека, посмевшего, вопреки большинству, пойти новым путем в науке и имевшего мужество на этом еще неизведанном пути твердо отстаивать свои взгляды и свои идеи. И казалось, что в нем одном как бы сконцентрировались судьбы всех тех, кто нес человечеству новое знание, пробиваясь сквозь огонь церковных костров, идущих через пыточные камеры инквизиции, подвергнутых страшным казням и замученных и растерзанных невежественными толпами.

Как и следовало ожидать, на него в очередной раз донесли. Была война, и он находился в эвакуации в Челябинске. Время было трудное, тяжелое и суровое. И донос, как и надеялся доносчик, сработал. Чижевского арестовали в 1942 году, и по его делу было вынесено решение Особого Совещания при народном комиссаре внутренних дел СССР от 20 марта 1943 г. «Чижевского Александра Леонидовича, – сказано в решении, – за антисоветскую агитацию – заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет, считая срок от 22 января 1942 г., с конфискацией библиотеки»[2]. У него было конфисковано самое дорогое – библиотека. Можно спросить, зачем им понадобилась библиотека? Его палачи являлись особыми людьми, искушенными в пытках и издевательствах. Они умели бить по самому больному месту. У них не было ни жалости, ни милосердия. Их хорошо натаскали на человека, особенно на выдающегося. Вместе с библиотекой у него отняли рукописи его научных работ. Еще в 1919 году он написал большую работу об аэроионах. Издать ее так и не удалось. «Я гордился этой работой, – вспоминал он, – и очень любил каждую ее страницу. Так было до 1942 года, когда мой двадцатипятилетний труд объемом около 40 печатных листов погиб вместе с другими моими рукописями в количестве около ста папок научных материалов. Сожалею ли я об этом? И да и нет. В это время гибли миллионы человеческих жизней. Я – выжил, мой труд – исчез. Пусть будет так <…> Утратить навсегда рукопись любимого труда – это, может быть, в какой-то мере равносильно утрате любимого ребенка»[3]. У Чижевского был очень трезвый взгляд на жизнь, он принимал ее такой, какая она есть, даже в самые трагические для него моменты. Он знал, кто на него донес, но никогда не пытался отомстить этому человеку. Ему были свойственны лучшие черты русской интеллигенции, помогавшие ему не только выжить, но и сохранить себя как личность и ученого.

Из челябинской тюрьмы в 1943 году его отправили в Ивдель – лагерь на Северном Урале, потом перевели под Москву, последние свои годы он провел под Карагандой в так называемом Карлаге. Лагерь занимал огромную территорию, по размерам почти равную Франции. Он тянулся от Акмолинска до озера Балхаш, весь охваченный колючей проволокой и сторожевыми вышками. Каждое утро десятки, если не сотни тысяч заключенных покидали свои холодные бараки и под конвоем направлялись к месту работ. Возвращали их уже затемно. Шла война, и заключенные жили впроголодь. Многие из них умирали. Чижевский полностью разделил с ними участь. Его бил кнутом конвоир, его сажали в карцер с уголовниками, которые жестоко его избивали, его водили на тяжелые работы, несмотря на то что он страдал астмой, он выносил издевательства и насмешки полуграмотных начальников и произвол конвоиров. Невыносимые условия усугубились еще одним обстоятельством: его жена через местную газету отказалась от него, как от «врага народа», и потребовала развода. Его здоровье было всем этим подорвано, а мучительные приступы астмы не давали ему спать по ночам. Его прошение на имя Генерального прокурора СССР об условно-досрочном освобождении из лагеря в связи с тяжелой болезнью было оставлено без удовлетворения. Испытания, выпавшие на долю Чижевского, могли сломить любого, но только не его. Он сопротивлялся тьме и злу как мог.

Все приму от этой жизни страшной –
Все насилья, муки, скорби, зло,
День сегодняшний, как день вчерашний,
Скоротечной жизни помело.

Одного лишь принимать не стану –
За решеткою темницы – тьму,
И пока дышать не перестану,
Не приму неволи – не приму[4], –

писал он из Карлага.

И это твердое – «Не приму неволи – не приму» – свидетельствовало о натуре мужественной и непреклонной. И то, что он в самых страшных условиях продолжал творить, говорило не только о поэтическом таланте, но и выдающихся человеческих качествах. Его стихи лучше, чем что-либо другое, дают представление о том, через что он прошел.

Там – одиночество. Там – тундры и туманы,
Болота зыбкие и Солнца круглый ход,
И непосильный труд, и новые курганы,
И жизни неминуемый исход[5].

Эти горькие строки он написал еще в Уральском лагере в Ивделе. В те же годы он создал и другое стихотворение, в котором высказал все, что думал о своих палачах.

Не враг народа я, но враг убийц народа,
Чьи имена суть мрак пред именем свободы,
Чьи имена суть ночь пред светлым ликом дня,
О, могут ли они не обвинять меня?
Пускай они грозят, безумствуют, ликуют,
Но гибельный конец уже тревожно чуют,
Затем, что будет час, когда иссякнет ночь
И Солнце филинов разгонит в дупла прочь.

Природой им даны глаза, что ночью темной
Обозревают стан своей орды наемной,
И адский замысел готовят в темноте,
И растлевают дух с мечтой о красоте[6].

Стихотворение было пророческим и смелым.

В год освобождения из Карлага и начала его карагандинской ссылки он написал еще одно горькое и прекрасное стихотворение.

Рок тяготеет над всем,
Мною свершенным в труде:
Мысли, картины, стихи,
Трезвой науки плоды –
Все исчезает, как дым,
Все превращается в прах,
Будто трудился не я,
Будто созданья мои
Снятся кому-то во сне
Вместе со мной – их творцом[7].

Ощущение нереальности происходящего временами овладевало им, и он смотрел на все это как бы из другого измерения.

В заключении он писал не только стихи и рисовал по памяти свои удивительные пейзажи, наполненные светом далекого Космоса, но и сумел еще вести научную работу, плодом которой явилась не одна статья. И, как бы тяжело и трудно ему ни было, он продолжал исследования и по аэроионофикации, и по созданию энергетической модели крови. Ему удавалось работать в лагерных клинических лабораториях, где он проводил свои эксперименты, а в карагандинской ссылке он сотрудничал в различных медицинских учреждениях. В любых условиях, в любых обстоятельствах он оставался ученым, художником, поэтом и философом. Эволюционная его запрограммированность давала себя знать во всей своей силе. Каждое из этих занятий было его призванием, а не благоприобретенным ремеслом. Это отличало Чижевского от многих его коллег.

В Карлаге он познакомился с Ниной Вадимовной Энгельгардт, которая стала его женой. Впоследствии Нина Вадимовна сыграла важнейшую роль в собирании и сохранении научного и художественного наследия Александра Леонидовича. Она скрасила его одиночество в ссылке и всячески старалась наладить его бедный и мало уютный быт. Чижевские вернулись в Москву в 1958 году, когда в стране произошли большие перемены. За спиной остались 15 лет тюрем, лагерей и ссылки. Александр Леонидович был уже пожилым и тяжело больным человеком. Ему оставалось жить всего шесть лет. Он радовался, что такие науки, как генетика, кибернетика, космобиология, получили, наконец, заслуженное признание. Признание обрели и работы самого Чижевского, но уже после его смерти. В 1965 году Комиссия Академии наук СССР, рассматривавшая наследие Чижевского, назвала его «одним из основоположников ряда научных, ныне широко известных и признанных во всем мире направлений»[8].

Дж. Пиккарди, профессор химии Флорентийского университета, в 1965 году в своей статье, посвященной памяти Чижевского, писал: «Изучение связей между мировыми феноменами (геофизическими, солнечным, космическими и биологическими), в чем профессор А.Л. Чижевский был великим пионером, дает подтверждение нашим идеям в естественнонаучном и биологическом плане <…> Я написал все это с волнением и печалью, так как думаю о том, кто был одним из самых блестящих и самых великих пионеров в науке, кого я имел счастье встретить, благодаря нашей научной работе. Почтим же память его»[9].

В 1975 году Президиум Академии наук СССР и ряд ее отделений вынесли решение по исследованиям в области гелиобиологии, в котором отмечались выдающиеся заслуги Чижевского и то, что он первый высказал «идею о тесной зависимости явлений, происходящих в биосфере, от космических факторов»[10].

Несмотря на все важные бумаги и умные статьи космистов-ученых и философов, спор с Чижевским его оппонентов продолжается. Но значение великого ученого с годами обретает все большее значение.

В 1943 году в челябинской тюрьме Чижевский написал стихотворение, в котором подвел итог не только своей жизни, но и жизни всех тех, кто, обогнав свое время, жил свободно и плодотворно невзирая ни на какие внешние обстоятельства.

Жить гению в цепях не надлежит,
Великое равняется свободе
И движется вне граней и орбит,
Не подчиняясь людям, ни природе.

Великое без Солнца не цветет:
Происходя от солнечных истоков,
Живой огонь из груди бьет
Мыслителей, художников, пророков.

Без воздуха и смертному не жить,
А гению бывает мало неба:
Он целый мир готов в себе вместить,
Он, сын Земли, причастный к силе Феба[11].

---

Примечания

12345678Основное меню