версия для печати
12345678910Основное меню

Флоренский исследовал не только область искусства, но, будучи блестящим ученым-математиком, проанализировал и геометрическое пространство и привел доказательства существования в нем явлений, свидетельствующих о пространствах иных измерений. С этой точки зрения его работа «Мнимости в геометрии», которая далеко не всеми принимается, интересна и важна. Так называемое мнимое пространство, «мнимости в геометрии» – это соприкосновение науки с мирами иных состояний материи.

«Мнимости в геометрии» с «Иконостасом» и «Обратной перспективой» представляют собой важнейшие вехи на пути формирования нового космического мышления и синтетической системы познания. В них содержатся доказательства существования иной Вселенной, иных миров, не доступных ни нашему глазу, ни нашим чувствам, но духовно связанных с нами и влияющих на наш мир плотной материи.

«В геометрии, – пишет Флоренский, – изучаем мы пространство, – не линии, точки и поверхности, как таковые, а именно свойства пространства, выражающиеся и в этих частных пространственных образованиях»[1]. Он ставит перед собой задачу «расширить область двухмерных образов геометрии так, чтобы в систему пространственных представлений вошли и мнимые образы. Короче говоря, необходимо найти в пространстве место для мнимых образов, и притом ничего не отнимая от уже занявших свои места образов действительности»[2]. Ученый выполнил эту задачу, постиг свойства пространства, использовав при этом не только геометрию, но и, казалось бы, совсем неожиданный для науки источник – «Божественную комедию» Данте. Данте был не только великим поэтом, но и эзотериком, обладателем тайных знаний, причастным к свидетельству миров иных. Его описания строения Мироздания в «Божественной комедии» настолько реальны, что послужили Флоренскому основанием для анализа «мнимостей в геометрии». В связи с этим ученый делает парадоксальный вывод, что «разрывая время, “Божественная Комедия” неожиданно оказывается не позади, а впереди нам современной науки»[3].

В заключение Флоренский пишет: «Область мнимостей реальна, постижима, а на языке Данте называется Эмпиреем. Все пространство мы можем представить себе двойным, составленным из действительных и из совпадающих с ними мнимых гауссовых координатных поверхностей, но переход от поверхности действительной к поверхности мнимой возможен только через разлом пространства и выворачивание тела через самого себя. Пока мы представляем себе средством к этому процессу только увеличение скоростей, может быть, скоростей каких-то частиц тела, за предельную скорость с (скорость света. – Ред.); но у нас нет доказательств невозможности каких-либо иных средств»[4]. Эта мысль Флоренского, связывающая напрямую устройство Мироздания с внутренним пространством самого человека, была столь смела и парадоксальна, что не могла быть воспринята ни невежественными идеологами, ни ортодоксальными учеными. Опережение своего времени, которое присуще свидетелям иного мира, обладающим духовным зрением, стоило Флоренскому жизни.

Советские идеологи сразу отреагировали на эту работу, хотя и не поняли ничего в системе доказательств. И Флоренскому пришлось писать письмо в какой-то политотдел, чтобы объяснить, что он имеет в виду. «Надо думать, – утверждал он, – в основе поэмы Данте лежит некоторый психологический факт – сон, видение и т.п. Всякий факт, раз он подлинно пережит, дает материал для размышления, и вовсе нет надобности уверовать в него, чтобы признать ценность тех или других его элементов. Если я во сне узнаю теорему Пифагора, хотя бы от говорящей обезьяны, то от того теорема не делается ложной. Хорошо известно, что множество великих открытий, в том числе математических, было сделано во сне. Моя мысль – взяв подлинные слова Данте, показать, что символическим образом он выразил чрезвычайно важную геометрическую мысль о природе и пространстве»[5]. Но и это объяснение его не спасло. У нас же остался ценнейший документ, в котором запечатлены мысли великого ученого о новой системе познания и о роли вненаучного метода. Флоренский еще раз подтвердил, что в традиционной науке нет чисто научных (как это мы себе представляем) методов исследования. В нее все время вторгается так называемая вненаучная, не основанная на традиционном эксперименте информация, но, тем не менее, дающая плодотворные результаты. Ибо, в конечном счете, наукой занимается все тот же человек, энергетическая структура которого намного богаче, чем это себе представляет традиционная наука, полная предрассудков и самоограничений. Именно богатство внутреннего мира и энергетики самого человека, занимающегося научными исследованиями, и обусловливает во многих случаях отклонение от механистически-материального экспериментаторства в сторону вненаучных методик и информаций. Эволюция познания идет к синтезу, и никакие сильные мира сего не в состоянии остановить этот процесс. Если бы исследования и эксперименты проводили машины или роботы, то наука была бы совсем другой. И, возможно, наукой ее, в нашем понимании этого слова, назвать было бы нельзя. Известный философ К.А. Кедров пишет, что, соединив Эйнштейна с Данте, «Флоренский создал свой неповторимый образ Вселенной. Здесь дух является причиной возникновения света, а мысль летит по Вселенной быстрее всех скоростей. Границы же нашего земного мира очерчивает радиус светового луча, пробегая свой путь за одну секунду <…> Получается, что физически мы пребываем здесь в пределах скорости света, а мысленно проникаем во все измерения мироздания. Свернулось в клубок наше земное время, вмещая прошлое, будущее и настоящее. Это есть реальная вечность»[6]. И еще: «Флоренский считает, что скорость света 300 000 км/с не предел, а только граница между миром земным и миром небесным»[7]. Иными словами, миром более высокого состояния материи. Обратная перспектива искривляет пространство так, как оно искривляется, согласно Эйнштейну, в четвертом измерении. Мысль Эйнштейна остановилась на границе скорости света. Флоренский же проник за этот предел, где существует иной мир более высокого измерения и более высокого состояния материи – мир реальный, где действует и творит Дух и где сама Материя ближе к Духу, нежели к тому ее состоянию, которое мы наблюдаем в земных условиях. Также и Данте в своем путешествии по различным кругам и уровням Мироздания в «Божественной комедии» пересекает эти границы или, пользуясь терминологией Флоренского, разломы пространства. Значение работ Флоренского, научных и философских, связанных с осмыслением проблемы иных миров, трудно переоценить. Именно они являются важнейшими наведениями в развитии нового космического мышления. Складывая новую систему познания, Флоренский не раз обращался к понятию Реальности, или иномирия, стремясь проникнуть в его таинственный, но так необходимый для познания Мироздания смысл. «…Центральным пунктом философии, – писал он, – считается сейчас вопрос о познании <…> реального»[8]. Он начал познавать Высшую Реальность инобытия прежде всего через свой личный опыт. У Флоренского в большинстве случаев так и складывалось: сначала собственный опыт, а затем изучение вопроса и его научное определение. Этот опыт нес ему бесценную информацию, давая направление познанию того или иного феномена Реальности, вдохновлял на образное мышление. Он всегда ощущал эту Реальность, эти таинственные миры и был твердо уверен в важнейшей их роли в пространстве земной, плотной материи.

«Мир этот, – писал он, – есть всегда текущее, всегда бывающее, всегда дрожащее полубытие, и за ним, за его – как воздух над землею в жаркий полдень – дрожащими и колеблющимися, и размытыми очертаниями чуткое око прозревает иную действительность»[9]. У него самого было «чуткое око», которое ничего не пропускало из реальности инобытия и которому многое из этой реальности было доступно. «Все-все, что ни видит взор, – все имеет свое тайное значение, двойное существование и иную, заэмпирическую сущность. Все причастно иному миру, во всем иной мир отображает свой оттиск <…> Это воззрение на двойственную природу всего в мире – воззрение всечеловеческое. Как каменный хрящ известковым раствором, весь быт пропитан и скреплен потусторонним. Нет просто еды, просто болезни, просто одежды, просто огня, просто жилья. Все – просто и – не просто; все – житейско и – не житейско. Океан неведомого бьет волнами в обиход. Человек пускает длинные корни в иные почвы, нежели эта почва. Восприимчивость его обостряется, душа его становится чуткою и вещею, примечающею то, что для других неуловимо, чего не замечает расслабленная рефлексией душа. Таинственное врастание в обиход, обиход делается частью таинственного»[10]. Появление такого человека как Флоренский было эволюционно оправдано. Складывалось новое космическое мышление, складывалась новая система познания, в которой проблема миров иных состояний материи и их взаимодействия с плотным миром занимала важнейшее место. Флоренский являлся на нашей земле вестником инобытия, его философом, ученым и религиозным мыслителем.

«Да, если говорить о первичной интуиции, – вспоминал он, обращаясь к своим детям, – то моею было и есть то таинственное высвечивание действительности иными мирами – просвечивание сквозь действительность иных миров, которое дается осязать, видеть, нюхать, вкушать, настолько оно определенно, и которое, однако, всегда бежит окончательного анализа, окончательного закрепления, окончательного “остановись мгновение”. Оно бежит, ибо оно живет; оно питает ум и возбуждает его, но никогда не исчерпывается построениями ума. И я любил его именно как живое, мне любо было, когда оно играло под моим взором, и клокотала в сердце исступленная радость, когда удавалось как-то охватить его, разоблачая облачением в новые символы; но никогда в голову не приходило обнажение, никогда мысли не было об умерщвлении, об остановке, об анализе. К тому же, несмотря на всегдашний восторг ума, он был очень трезв и не самообольщался, понимая невозможность такого обнажения. Было ясно мне, что этот анализ был бы самообманом, но отказ от него был мне не в уныние, не горечью и не скорбью, даже не самообузданием, а просто спокойно-ясным чувством, да, сперва чувством, а потом уже мыслью, что этого не нужно, что это-то и есть отказ от знания, что это – не прискорбный отступ пред неведомым, а напротив – это-то и есть истинное его познание, ибо неведомое – прежде всего есть неведомое, в своей особой качественности, и то познание, которое сделало бы его не неведомым, которое лишило бы его качества неведомости, было бы не познанием, а величайшим заблуждением. Мне хочется, чтобы это основное мирочувствие мое было понятно вам, мои дети. Все дело было для меня в том, чтобы познать мир в его жизни, в его подлинно существующих соотношениях и движениях. Но то, что в мире есть неведомое, было, как я воспринимал, не случайным состоянием моего, еще недоведавшего ума, а существенным свойством мира. Неведомость – жизнь мира. И потому мое желание было познать мир именно как неведомый, не нарушая его тайны, но – подглядывая за ней. Символ и был подглядыванием тайны. Ибо тайна мира символами не закрывается, а именно раскрывается в своей подлинной сущности, т.е. как тайна»[11].

Этот уникальный фрагмент из воспоминаний Флоренского столь глубок и поучителен, что трудно переоценить его значение для формирования системы познания нового космического мышления. В этом случае мы встречаем редкий пример того, как высокодуховный человек, не вооруженный никакой экспериментальной аппаратурой, становится инструментом познания сложнейших пространств Мироздания. Такой человек, или «инструмент», познает тайны Мироздания, его Реальность в движении, которое свойственно всем явлениям и процессам в Космосе. Он стремится проникнуть в ее тайны, не препарируя ее, как принято в науке, подходя к изучаемому предмету не аналитически, а цельно, или синтетически. Ибо есть в мире явления, которые требуют именно такого подхода, и Реальность может быть постигнута только так. Целостность подхода к изучаемому явлению издавна существовала в духовном пространстве человека. Флоренский показал этот «вненаучный» способ познания во всей его сложности и красоте. Такой способ познания не допускал разъединения и раздробления, а изучаемое явление только в том случае поддавалось плодотворному постижению, когда сохраняло свою целостность, тайну и красоту. И сама эта тайна становилась доступной тому, который видел ее сквозь «таинственное высвечивание действительности иными мирами». Иные способы познания Реальности – через эксперимент и современный научный анализ – не могли дать желаемого результата. «Ибо неведомое, – мне хочется еще раз повторить эту глубочайшую мысль Флоренского, – прежде всего есть неведомое в своей особой качественности, и то познание, которое сделало бы его не неведомым, которое лишило бы его качества неведомости, было бы не познанием, а величайшим заблуждением».

Флоренский предложил новые методологические подходы к познанию Реальности, предложил их в определенной системе. До него этого никто не делал. Для науки подобная Реальность просто не существовала; боюсь, что и сейчас не существует. Что же касается не-науки, то она была загнана научным мировоззрением в угол, где, естественно, была лишена возможности не только теоретического творчества, но и практического. Флоренский и возродил на более высоком уровне метанаучный способ познания. Он видел и осознавал, как никто другой, необходимость соединения научного и вненаучного способов познания для нового космического мышления. В.И. Вернадский был единомышленником Флоренского в этом отношении. В октябре 1929 года он писал Флоренскому: «Впервые в научное мировоззрение должны войти явления жизни, и, может быть, мы подойдем к ослаблению того противоречия, какое наблюдается между научным представлением и философским или религиозным его построением. Ведь сейчас все дорогое для человечества не находит в нем – в научном образе Космоса – места»[12]. Можно предположить, что два великих ученых обсуждали подобные вопросы не однажды. Известно также письмо Флоренского Вернадскому, отосланное месяцем раньше. «Это именно мысль, – пишет Флоренский, – о существовании в биосфере или, может быть, на биосфере того, что можно было бы назвать пневматосферой, т.е. о существовании особой части вещества, вовлеченной в круговорот культуры или, точнее, круговорот духа. Несводимость этого круговорота к общему круговороту жизни едва ли может подлежать сомнению. Но есть много данных, правда, еще недостаточно оформленных, намекающих на особую стойкость вещественных образований, проработанных духом, например, предметов искусства. Это заставляет подозревать существование и соответственной особой сферы вещества в Космосе»[13].

Стиль этого письма научно строг, но за ним стоит все та же мысль Флоренского о Реальности. Тот и другой прекрасно понимали, что понятие духа – материи иного, более высокого состояния, проникающего плотную земную материю, – необходимо ввести в новую систему познания. Оба они, такие разные, не сомневались, что новая система должна включать в себя, кроме науки, умозрительный способ постижения Истины в философии, образно-духовный способ познания, присущий искусству, и, конечно, богатый религиозный опыт, непосредственно связанный с реальностью инобытия. Эта новая система познания призвана определить действительное место человека в новой картине Космоса. И тогда наука, как таковая, возможно, изменит свою «качественность», по определению Флоренского, и станет лишь частью синтетической системы познания Мироздания во всем богатстве его Реальности.

Многое из того, чем занимался и что исследовал Флоренский, в конечном счете, сводилось к новой системе познания, к новой науке, долженствующей признать и альтернативные способы познания, которые сформировались в духовном пространстве творчества человека. Философия, религия, искусство – те области знания, которые соприкасались с Реальностью, должны были изменить многое в современном научном мировоззрении. Один из крупнейших российских философов А.Ф. Лосев, высоко ценивший Флоренского, так определил в беседе его философское и научное творчество:

«Я рассматриваю философию отца Павла как переходный период между старым и новым. Ибо здесь присутствует из старого самое сущесвенное и из нового самое существенное. И все это обобщено в одном человеке»[14]. По существу, Лосев говорил о новом мышлении, в становлении которого Флоренский сыграл роль, которую трудно переоценить.

«А новое мышление, – продолжал Лосев, – совсем иное. Оно заключается в том, что, прежде всего, не мыслится идея без материи, но и материя без идеи тоже не мыслится. Вот в чем суть вопроса.

Почему у отца Павла такие вот гениальные догадки насчет коэффициента Лоренца?! Потому что он понял, что пространство сжимаемо и расширяемо, что оно имеет разную структуру.

Эйнштейн чем прославился? <…> Эйнштейн исходил из того, что около Солнца совсем иное пространство, т.е. не то, которое у нас <…> А вот сделать все выводы для материи и для идеи только один отец Павел сумел»[15].

Флоренский не только публиковал свои мысли о новой системе познания, но и читал лекции об этом в Московской духовной академии. У С.А. Волкова, студента этой академии, сохранился конспект записи одной из таких лекций. Несмотря на всевозможные отклонения или местами неточную запись мысли лектора, этот студенческий конспект дает представление о взглядах Флоренского.

«1. Знание <…> Два типа знания: естественное и искусственное. Антропоцентризм первого <…> антропизм второго. “Научное миросозерцание” как второй тип знания. Его стремление к безусловной объективности. Невозможность этой объективности. Неизбежность “человеческого” во всех научных отвлечениях как их первоосновы.

2. <…> Различие “научного миросозерцания” и науки. Первое как позднейшее и смутное эхо последней. Догматизация “научным миросозерцанием” гипотез и методов, являющихся для науки “поскольку–постольку”. Присутствие известного элемента этой догматизации и в самой науке. Научная хитрость. Неотвечание прямо на вопрос как основной смысл последовательного и кропотливого анализа. “Смазывание” проблем посредством введения бесконечно великого для обозначения протяженности этого процесса. Перенесение в бесконечно давние времена или в неопределимое будущее как способ бездоказательного доказывания проблемы.

Исторический обзор роста идей “научного мировоззрения”. Ренессанс как эпоха богоборческая. Философское значение великих открытий. Коперник – Птолемей. Роль великих открытий в деле сведения к нулю значения Земли и отсюда в деле уничтожения различий, индивидуальных окрасок»[16].

Конечно, по этому краткому студенческому конспекту нельзя судить обо всей глубине и многосторонности мыслей, высказанных лектором. Речь идет о современном научном мировоззрении, которое имеет, с точки зрения Флоренского, ряд крупных методологических недостатков и, прежде всего, отсутствие «человеческого во всех научных отвлечениях как их первоосновы». Иными словами, ставится проблема соединения, или синтеза, научного и вненаучного – «человеческого» – познания. В результате отсутствия в научном миросозерцании этого «человеческого» истины, достигнутые в пространстве науки, оказываются неустойчивыми, невечными, переменчивыми. То есть, возможно, даже не могут считаться, в строгом смысле этого понятия, истинами.

«Напротив, – утверждает Флоренский, – истины и символы религии все-человечны и все-историчны, в основе своей вселенски понятны и вселенски же приемлемы, оставаясь устойчивою осью истории и, подобно радуге, не сдуваемы вихрями времени. И моя глубочайшая уверенность, что если высказываемые здесь мысли будут обоснованы на признаниях религии и поэзии, то навсегда этим мыслям обеспечена современность, и всякая живая душа найдет в себе им отклик, тогда как обоснование естествознательное уже лет через двадцать будет наивно и притязательно, как смешная старомодная шляпа»[17]. Флоренский знал, о чем говорил. Работая над новой системой познания, он хорошо представлял себе историю науки, ее закономерности, ее достоинства и недостатки. Недолговечность научных истин была многим известна, так же как и трудная борьба, которая происходила в научном пространстве при замене одной истины на другую. Эта борьба старого с новым стоила дорого тем ученым, которые отстаивали это новое. Как правило, эти сторонники нового были наиболее талантливыми учеными, обладавшими способностью глубже проникать в ту или иную научную проблему и больше видеть, чем видели другие. И самое главное в них – они не отрицали ни одного знания, каким бы странным или необычным оно ни было. Флоренский обладал и уникальным талантом, и самыми широкими воззрениями, поэтому, идя новыми путями, он считал, что знания, особенно из духовного пространства человека, необходимы для развития новой системы познания. В этой системе познания он отводил значительное место искусству, рассматривая его «как создание символов иной, Высшей Реальности, а не создание подобий земной, здешней реальности»[18], – обобщая взгляды Флоренского, пишет иеродиакон Андроник.

Флоренский был уверен, что в системе познания проблема человека должна занять не только подобающее, но и важнейшее место, ибо человек, находясь в пространстве земной материи, имеет возможность выхода в Реальность, представляя собой как бы посредника между тем и другим. «Неисчерпаемою пучиною, – утверждал он, – расстилается пред познанием сложность человека, и все то, что мы знаем о ней, или, точнее, в чем мним себя знающими, есть именно капля в отношении океана, хотя и это сравнение слишком много признает за нашим познанием, ибо капля подобна океану, а наше познание и реальность несоизмеримы. Человек есть бесконечность»[19]. Изучение же наукой физиологической структуры человека или его поведенческих особенностей не исчерпывало даже той капли, о которой здесь говорит Флоренский. Истинная сущность человека, его энергетическая структура, его взаимодействия со средой обитания и Реальностью, – все это до недавнего времени оставалось нетронутым эмпирической наукой, не входило, во всем богатстве, в научное мировоззрение. «Человек есть бесконечность» – мысль, которая заключает в себе одно из важнейших методологических положений в системе космической эволюции. «Различными путями, – пишет Флоренский, – мысль приходит к одному и тому же признанию: идеального сродства мира и человека, их взаимообусловленности, их пронизанности друг другом, их существенной связанности между собою. Гносеологически – все познаваемое нами есть нами усвояемое и в себя нами преобразуемое»[20]. Утверждение науки о том, что человек есть часть Вселенной, значительно расширяется и углубляется Флоренским. Он исходит из того, что сама Вселенная есть нечто целое, и быть частью целого не есть быть просто частью какой-либо структуры, без знания, что собой представляет эта структура. Она может быть явлением целостности, а может содержать в себе какие-то части не всегда или не так, как нужно, связанные между собой. Исходя из положения, что Вселенная есть определенная цельность, удерживаемая в таком состоянии энергетическим взаимодействием частей, Флоренский значительно повышает роль человека в ее познании как системы познающей, или, иными словами, Вселенная есть нечто «нами усвояемое и в себя нами преобразуемое». И особенно важна глубочайшая мысль Флоренского – «и в себя нами преобразуемое», свидетельствующая о том, что человек – одна из главных творческих сил Космоса. Это утверждение меняло коренным образом научное мировоззрение, из которого был исключен человек как творческая сила Вселенной, необходимой частью которой он является. Именно этим человек отличается от остального живого вещества плотной материи. Осмысливая в дальнейшем роль человека в этом плотном мире, в среде его обитания, Флоренский утверждает: «Сквозь кору, наложенную на Природу цивилизацией, все же просвечивает, что Природа – не безразличная среда технического произвола, хотя до времени и терпит произвол, а живое подобие Человека. С какой стороны ни подходим мы к вопросу о соотношении Человека и его Среды, мы всегда усматриваем, что, насилуя Среду, Человек насилует себя и, принося в жертву своей корысти Природу, приносит себя самого в жертву стихиям, движимым его страстями <…> Ибо Человек и Природа взаимно подобны и внутренне едины. Человек – малый мир, микрокосм, Среда – большой мир, Макрокосм»[21]. Имея горький опыт «покорения природы» в последние десятилетия, мы можем понять, сколь неосторожно и варварски вели себя с Природой – разрушая при «покорении» ее, мы разрушали себя. Этот экологический момент, который Флоренский ввел в новую систему познания, свидетельствует о том, что «покорение природы» является одной из причин многих наших кризисов, бедствий и просто «расчеловечивания», которое мы ясно видим в последнее время. Утрата этических норм, выработанных человечеством в течение тысячелетий, приводит не только к различного рода кризисным явлениям, но и самым прямым образом влияет на познание окружающего мира. Эта постановка вопроса была совершенно новой и еще до сих пор остается такой же для научной системы познания и научного мировоззрения. «Чтобы подойти к Истине, – отмечает Флоренский, – надо отрешиться от самости своей, надо выйти из себя; а это для нас решительно невозможно, ибо мы плоть. Но как же в таком случае ухватиться за Столп Истины? – Не знаем и знать не можем. Знаем только, что сквозь зияющие трещины человеческого рассудка видна бывает лазурь Вечности»[22]. И эта «лазурь Вечности» и есть та Реальность, постижение которой Флоренский считал основой новой системы познания. Что же касается самости, как таковой, – это исключительно негативное свойство поведенческих особенностей человека, имеющих временами гибельные последствия не только для индивидуума, но и для социума в целом. Самость есть причина многих провалов, неудач и неправильных выводов на пути научного познания. Связь этики человека с одним из главных творческих направлений его деятельности на пути познания есть одно из серьезнейших положений новой системы познания. Современная система научного познания не касалась этого явления вовсе. Отсутствие многих важных моментов, выработанных в пространстве духовного познания, привело к тому, что в эмпирической науке на уровне научного познания многие великие открытия так и остались неосуществленными. На примере Флоренского мы можем утверждать, что подобные открытия могут совершаться учеными, в которых жив дух сверхзнания, вспыхивающий ослепительными озарениями вещих снов и свидетельств Реальности. Флоренский был одним из немногих, кто ощущал настоятельную необходимость создания новой системы познания и новой науки, как говорил он сам, той науки, которая вберет в себя многовековый опыт человеческого познания, «очеловечится» и получит возможность приблизиться к вечным и непреходящим истинам самой Реальности. Что же касается естественных наук, то он считал, что их рационалистическая оболочка – только «тоненькая корочка опознанного над пучиной огненной лавы иррациональности»[23]. Проникнуть в эту «огненную лаву иррациональности», в которой заключены тайны Реальности, невозможно, используя только методы эмпирической науки. «Прислушиваясь к нему, – вспоминал С.И. Фудель, – к его тихим словам больше, чем к его ученому грузу, иногда казалось, что вот еще немного, совсем немного, и биология, и математика, и физика заговорят человеку какими-то новыми, творческими, “ангельскими” словами, словами, свойственными именно этим точным наукам, но проросшими в Вечность и омытыми там от Нетленного источника.

Новая наука. Мы почти уверены, что в этой жизни ее не будет, но Флоренский не напрасно носил в себе мечту о ней: он показал, что мысль человека должна и может найти Камень Веры, так как только с него видна ей лазурь Вечности и только на нем разум – всякий разум, научный разум – находит покой»[24].

Если говорить смело, то он был для нас посланником той Реальности, эволюционное взаимодействие с которой уже требовало новой системы познания, новой науки, нового космического мышления. Он нес все это нам. Сейчас трудно понять, все ли он нам успел передать. Но то, что мы знаем о нем, и то, что мы прочли в его трудах, помогает нам, а со временем еще больше поможет, пройти трудный и долгий путь к новому космическому мышлению, к новому осознанию нашей жизни и того, что связано с ее улучшением и совершенствованием.

Один из великих ученых нашего века, патриарх русской культуры, как мы все его звали, Дмитрий Сергеевич Лихачев высоко оценил значение отца Павла для России. «Уникальность работ П.А. Флоренского, – отметил Дмитрий Сергеевич, – состоит как раз в том, что он стремился синтезировать знания самых различных областей в единое. Свою жизненную задачу П.А. Флоренский понимал “как проложение путей к будущему цельному мировоззрению” <…>

П.А. Флоренский, сложившийся как мыслитель в среде слияния культур русской и кавказской, европейской и народной, светской и церковной, – один из первых возвестил русской интеллигенции о гибельности бездуховного пути. И то, что наше время настойчиво обратилось к истокам и родникам русской культуры и духовности, к поискам вечных истин, свидетельствует, что П.А. Флоренский был прав в своих прозрениях»[25]>. И еще: «Имя П.А. Флоренского должно указывать путь к возрождению духовности, к той культуре, которая опирается не на самое себя, а на высшие начала жизни»[26].

---

Примечания

12345678910Основное меню