версия для печати
Обзор конференции|Из резолюции|Список докладов|Публикации

Из выступлений на Круглом столе

А.Г. Асмолов,
академик Российской академии образования:

Сколько бы ни собирались исследователи, писатели, ученые, сколько бы ни притягивалось их внимание к проблемам одаренного детства, вопросы одаренного детства всегда остаются для нас манящей тайной. Почему это происходит? В чем причина? Почему, говоря об одаренных детях, мы очень часто произносим такие слова — «оптимистическая трагедия одаренного ребенка»?

Я хочу напомнить всем вам уникальную сказку, за которой явно выступает модель одаренного детства. Эта сказка написана Г.Х.Андерсеном и называется «Гадкий утенок». Буквально несколько штрихов об этой сказке – пусть они восстановятся в вашей памяти. Вы помните, как относились к гадкому утенку, когда после долгих приключений он попал на птичий двор? Почему-то всем он не нравился, почему-то каждый старался его как-то принизить, задеть его достоинство, заклевать, обидеть. Так или иначе, усредненная культура хотела вытолкнуть его, выгнать за свои пределы. И этот описанный Андерсеном жизненный путь одаренного утенка, гадкого утенка, – это путь через странствия. И я хотел бы предложить первое на этом Круглом столе определение, касающееся жизненного пути личности, которая по сути каждая чем-то одарена. Что такое жизненный путь? Жизненный путь – это история отклоненных альтернатив. Вдумайтесь, пожалуйста, в эти слова. Великий французский философ, психолог и мыслитель Анри Бергсон задает вопрос: «Скажите, что нас привлекает в детстве?» Наверное, я не ошибусь, если скажу, что каждый из нас, когда видит ребенка или, простите, даже котенка, испытывает радость и ощущение какого–то восторга перед детством, особенно когда это детство раннее. И Бергсон в книге «Творческая эволюция» (обратите внимание на ее название) говорит: «В детстве нас притягивает, гипнотизирует, влечет к себе неопределенность. Что это за неопределенность? Это неопределенность того, кем может стать ребенок. Ведь в каждом из нас, когда мы рождаемся, огромный веер будущих путей развития, каждый может прожить множество миров». Но дальше Анри Бергсон роняет следующую фразу: «Весь наш жизненный путь (еще раз вдумайтесь, вглядитесь в свое сознание) усеян осколками тех индивидуальностей, которыми мы собирались стать и не стали». В три года у вас разрыв между «я хочу» и «я могу». И этот разрыв между «я хочу» и «я могу» усеян обломками того, что вы хотите стать тем, другим, третьим. Есть замечательное фантастическое произведение одного из наших писателей, которое называется «Маленький Леонард». Там описывается появление людей, подчеркиваю, не детей, а людей, двух, пяти, семи месяцев, года с ускоренным темпом развития. Правда, там это дается в мягкой, юмористической форме, но как часто фантастика подсказывает нам те модели, на которые не решается наш рациональный разум. В этом произведении ребенок в три месяца начинает быстро читать, а в шесть месяцев он приглашает папу и маму и говорит: «Слушайте, что-то вы слабо разбираетесь в квантовой механике и теории относительности» и т.д. и т.п. Сказка – быль, да в ней намек. Одаренный ребенок определяет зону ближайшего развития культуры. Одаренный ребенок, как навигатор, опробует те поисковые пути, которые культура пытается наметить и с которыми она вступает в борьбу. Отсюда – феномен одаренности в эволюции культуры, в широком смысле – в социальной эволюции, это тот феномен, за которым стоит поиск культурой новых путей развития. На знамени конференции написано: «Новая Эпоха – Новый Человек». Впередсмотрящими культуры являются те, кто через трагедии, через боль, через поиск самих себя, а тем самым и смысла в культуре, отыскивают эти новые пути. Я хочу сделать на этом особый акцент.

Второй момент, который вытекает из характеристики неопределенности детства. В детстве мы с вами все – универсалы; в детстве мы все с вами, в известном, переносном смысле этого слова, энциклопедисты – каждый из нас физик, каждый из нас лирик, каждый из нас художник, математик и каждый может стать таким. И отсюда еще один вопрос, касающийся уже непосредственно судеб нашего образования. Сейчас в России немало, как вы знаете, лицеев, гимназий, так называемых школ со специализацией, и я ставлю вопрос: не должна ли школа положить конец оппозиции между физиками и лириками, не должна ли она помочь ребенку, простите за сравнение, как боксеру, который владеет одинаково и правой и левой рукой, решать широкие пласты задач и в области искусства, и в области точных наук? Не совершаем ли мы чудовищной ошибки, когда загоняем ребенка уже с первого класса, а то и раньше, в какую-то узкую специализацию? Не становимся ли мы при этом могильщиками одаренности? Как–то мне попалась кандидатская диссертация, от которой у меня до сих пор мороз по коже. Эта диссертация называлась «Профориентация к шахтерским профессиям в старших группах детского сада». И это не выдумка, это реальность. Что же получается? Вместо веера пути развития мы такой профориентацией задаем ребенку узкоколейку жизненного пути, загоняем его в ту или иную профессию. Но как только вы приходите в гимназию, начинаются движения. Ибо классическое гимназическое образование, которому я хочу спеть гимн, образование, которое знало греческий, знало латынь, – это образование не для того, чтобы привить тот или иной навык, а для того, чтобы вступить в диалог с иными культурами, с иными мирами. И человек, который владеет сегодня греческим и латынью, не говоря уже о других языках, – это человек открытого мира, человек, который имеет иной инструмент мышления. Поэтому нужно помогать детям стать одаренными. В каждом из сидящих в этом зале множество одаренных детей. Я подчеркиваю: в каждом. Вопрос только в том, кто с ними боролся, кто создавал им культурную асфиксию, то есть душил их потенциальные возможности и т.д. Еще раз вглядитесь в себя, вспомните свои жизненные взлеты и падения. Кто не хотел стать поэтом, кто не хотел стать великим? Для одаренного детства характерна естественная тяга к величию. Одаренный ребенок – это всегда ребенок, стремящийся к величию. Но не следует путать детское тяготение и стремление ввысь, к величию, с манией величия, присущей политическим деятелям, – это совершенно разные вещи. И если первая относится к проблематике педагогов и психологов, то вторая – скорее к проблематике моих коллег-психиатров и клиницистов.

Теперь я хотел бы поставить еще один вопрос: как помочь ребенку стать одаренным? Величайший психолог ХХ века Л.С. Выготский, говоря о драмах образования, писал: «Наш ребенок – сильный ребенок. Он бы многое сделал». И затем роняет следующую фразу: «Наш ребенок в школе мог бы и знать, и уметь, но его трагедия в том, что он прежде всего не хочет». Отсюда основная задача – влюбить ребенка в обучение. Основная задача – это конструирование, архитектура мотиваций ребенка к обучению. И если образование овладевает тайной конструирования мотивации личности растущего человека, это образование превращается в то, что Флоренский назвал «средой, растящей личность», оно становится тем культурным раствором, который дает личность. И я особо обращаю ваше внимание на эту формулу образования, формулу мотиваций, присущих каждому ребенку.

Встает еще один вопрос, на котором я хотел бы заострить ваше внимание. Как соотносятся личность ребенка и его одаренность? Совпадают ли эти понятия, идентичны, изоморфны ли они? Ответ на этот вопрос, связанный с традиционной пушкинской проблемой о совместимости гения и злодейства, дает тот же человек, а именно А.С.Пушкин. Я напомню вам маленький эпизод: когда Моцарт идет с Сальери и вдруг останавливается, заслушавшись скрипача. И Сальери бросает фразу, которая является пушкинской диагностикой разделения таланта и личности: «Ты с этим шел ко мне и остановился слушать скрипача слепого? Ты, Моцарт, не достоин сам себя!» Вот эта формула Пушкина: «Ты, Моцарт, не достоин сам себя!» – говорит о том, что дар, который нам дается, – это инструмент, это культурное орудие. И вопрос в том, как мы научим ребенка, точнее, как мы воспитаем ребенка, чтобы он мог пользоваться этим инструментом, этим даром. Мы можем помочь найти ребенку инструмент под названием «способности», можем найти инструмент под названием «талант», и все это дар, который может родиться. Но как им пользоваться, чтобы овладеть миром; как им пользоваться, чтобы овладеть действительностью?

Еще одна черта одаренной личности, которая присуща и любой личности, но у одаренной проявляется особо. Одаренный ребенок непредсказуем сам для себя. Ему часто неизвестно, что он сотворит, что он сделает. Вспомните ранние работы Марины Цветаевой, вспомните слова Пушкина, закончившего работу над «Борисом Годуновым»: «Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!» То есть это восхищение, это удивление, этот томящий озноб, когда мы с вами делаем что-то значительное (я напоминаю: одаренный в каждом из нас), это уникальное свечение творчества дано одаренным детям. И как важно, чтобы культура, образование не выступили тем тяжелым прессом, который оставит одаренного ребенка гадким утенком и помешает ему стать лебедем.

Есть еще одна формула, которую я хочу напомнить за нашим с вами Круглым столом. Мы часто думаем, как помочь одаренным детям. Мы часто думаем, куда их вести. Но вот приходит одаренный ребенок в возрасте 13 лет в Московский государственный университет. И это не гипербола – мы сейчас все чаще сталкиваемся с тем, что дети 13—14 лет оказываются студентами моего родного Московского университета, особенно в области математики и физики, – как вы знаете, эти формы одаренности наиболее интенсивно развиваются в культуре. И что с ним происходит? А происходит следующее. Он пришел одаренный интеллектуально, этот чудо-ребенок, этот вундеркинд, и начинается трагедия. Его личностная зрелость, а точнее, незрелость, вступает в конфликт со зрелостью его одаренности. Эта неравномерность темпов развития поджидает каждого одаренного ребенка как страшная опасность. Он сидит в свои 13–14 лет со студентами, которым 17, 18, 20 лет, и разрывается ожиданиями. Он – другой. И возникает тяжелейшая конфликтная среда развития личности. Отсюда очень часто дорога к уходу, к «отлету» от действительности, дорога к странным социальным патологиям, к неврозу. Поэтому, работая с одаренными детьми, мы должны четко понимать, какие их ждут опасности. Тот же Л.С. Выготский обронил еще одну фразу, касающуюся будущей судьбы одаренного ребенка. Вслед за Ференцем Листом он сказал: «Будущее вундеркинда – в его прошлом». Что это значит? Это значит, что в возрасте 7, 8, 12, 13 лет столько надежд, столько возможностей, а потом, после 12 лет все резко меняется. Это сказывается психологический возраст одаренного ребенка, самая опасная для одаренного ребенка характеристика. Что такое психологический возраст в отличие от физического и социального возраста? Психологический возраст определяется направленностью мотивации – в прошлое или будущее. Вы можете быть юным человеком в 80 лет, если ваша мотивация направлена вперед, если вы смотрите вперед, думаете о будущем, каждый день и каждый час строите проекты жизни. Но бывает и так, когда в возрасте 13–14 лет ребенок уже все познал. И он превращается в тринадцатилетнего старичка, который смотрит на то, что происходит вокруг, сквозь очки цинизма и скепсиса. Все–то он знает наперед, все–то ему известно. И в этом еще одна проблема одаренного детства.

И наконец, последний вопрос. Кто делает одаренных детей? И кто мешает их рождению? Родители, учителя, педагоги. Я поясню свою мысль. Многие родители хотят, чтобы их одаренные дети доиграли их собственную судьбу, стали тем, кем не стали родители. И когда рождается ребенок, его воспитание направляется мыслью: «Я не стала актрисой, я не стал поэтом. Может быть, он за меня пройдет ту дорогу, которую мне не суждено было пройти». Это еще одна серьезная опасность, когда мы хотим, чтобы ребенок прожил ту жизнь, о которой мы мечтали. Но ведь это наша жизнь, а не его. И невольно взрослые совершают неумышленную кражу биографии ребенка, пытаясь устроить жизнь ребенка так, чтобы он не только прожил, но и пережил их судьбу.

Я набросал лишь некоторые вопросы, я не давал ответов, касающихся всей панорамы проблем одаренного детства. И завершая, скажу: человек одаренный всегда «почемучка». Как только он перестает быть «почемучкой», тогда сбывается диагноз С.Я.Маршака, поставленный нашему образованию:

Он взрослых изводил вопросом «почему?»,
Его прозвали «маленький философ».
Но только он подрос, и начали ему
Преподносить ответы без вопросов.
И с этих пор он больше никому
Не досаждал вопросом «почему?».

Мы должны понимать, что одаренное детство – это всегда вопрошающее детство, мы должны всегда помнить о вопрошающем сознании одаренного ребенка.

И в заключение. Когда вы встретитесь с талантом, когда вы встретитесь с одаренностью, всегда помните формулу: «Талантам нужно помогать, бездарности пробьются сами».

Спасибо.

 

Д.И. Фельдштейн,
академик, вице–президент Российской академии образования:

Уважаемые коллеги! Все мы понимаем, что одаренные, талантливые дети – это дети, особо продвинутые в своем развитии в определенной области – интеллектуальной, чувственно–эмоциональной. Общество, государство озабочено проблемой одаренных детей. Проводятся исследования, определяются природа, истоки одаренности, условия ее развития, создаются учреждения для воспитания, обучения одаренных детей и даже прочерчиваются индивидуальные траектории развития одаренного ребенка. Внешне, казалось бы, все в порядке. Но при этом наше взрослое сообщество забывает, быть может, на бессознательном уровне, две вещи. Во–первых, мы не хотим сознаваться себе в том, что относимся к одаренному ребенку, как к объекту. Да, мы проявляем заботу об одаренном, но это объект нашей заботы, это объект нашего воспитания, это объект нашего обучения. Мы совершенно забываем, что он – субъект развития, собственного развития.

И второе. Мы не хотим понимать то, о чем говорил сейчас и Александр Григорьевич, а именно: одаренному ребенку в микросреде и в социуме вообще очень трудно. Очень трудно пройти этот «утино–лебединый» путь. Трудно и самому одаренному ребенку, и его родителям, и его педагогам, и всему нашему сообществу.

Ребенку трудно, потому что он необычен, а необычность не прощается, и окружающие скорее увидят в этом одаренном ребенке признаки шизофрении, чем черты гениальности. Ему трудно, потому что он не такой, как окружающие его сверстники. И сверстники соответственно относятся к нему, как к аномальному явлению.

Родителям трудно и с самим ребенком, и с отношением окружающих к нему.

Особо трудно педагогам. Мы привыкли все сваливать на педагогов: вот они такие–сякие, вот методика устарелая, усредненная. Да, педагог ориентирован на норму. Он умеет (я имею в виду хорошего педагога) сделать так, чтобы отстающий достиг этой нормы. Иногда он даже умеет сделать так, чтобы продвигался человек выше усредненной нормы. И ему не дидактически трудно с одаренным ребенком, ему психологически трудно. Ну представьте себе: педагог многие годы учился, стал профессионалом, знаковой фигурой. Он учит, наставляет и вдруг ему надо признать, что какой–то недоучка, извините, козявка, – гений, а он, столько лет учившийся и учащий сейчас всех, мелко плавает. Это ведь серьезнейшая трудность для взрослого человека, для педагога.

Трудно всему сообществу. Как признать, что среди равных есть далеко не равные; есть те, кто выделяется из общей массы; есть люди талантливые, есть люди гениальные? Это очень трудно признать. Посмотрите – на наших телеэкранах, в радиопередачах, в печатных средствах массовой информации в последнее время очень часто звучит такой мотив: надо, наконец, научиться формировать у людей, в особенности у детей, умение сопереживать, умение сочувствовать. Да не надо формировать умение сочувствовать! Любой человек умеет сочувствовать: «Ох, как ты плохо выглядишь!» (в смысле – как я рад, что это не я так плохо выгляжу). Но в сопереживании есть другая сторона, о которой мы молчим, – это умение сорадоваться. Мы не умеем радоваться тому, что другой лучше нас. Это напрочь отсутствует в нашем сообществе, в нашей психологии.

Когда мы говорим об одаренности, то особый упор делаем на интеллектуальную, на чувственно–эмоциональную одаренность, но почему-то не хотим говорить о том, что есть дети, продвинутые и в социальном плане. Да, мы знаем, что Лев Николаевич Толстой в свое время написал, что развитие человека кончается в пять лет; мы понимаем, что пятилетний – это уже взрослый человек, но когда видим перед собой пятилетнего, то относимся к нему снисходительно. В моей педагогической практике был такой случай: я наблюдал, как играют ребятишки пяти лет в автомашину. Скамейка — доска на двух столбиках – автомашина, и один из малышей распределяет роли. Себе он, понятно, берет роль водителя. Этакий пятилетний лидер, который очень быстро каждому нашел свое место. И вот все места на скамейке заняты, и он объявляет: «Поехали!» Но тут один малыш говорит: «А я? Забыли?» Страшная несправедливость, социальная несправедливость. Что можно придумать в этой ситуации? Мест нет, а человек остался без роли. Ну, я бы, педагог, психолог, предложил бы поехать вторым рейсом. А этот пятилетний не задумываясь сказал: «Ты будесь безать сзади и (простите!) вонять бензином». Надо было видеть счастливую физиономию малыша, которому в секунду дали социальную роль – роль выхлопной трубы. Поэтому, когда мы так снисходительно относимся к ребятишкам, надо понимать, что они порою не глупее, если не умнее нас, и не только в интеллектуальном, но и в социальном смысле.

Александр Григорьевич задел проблему школы, не только в плане учителя, но и в плане образования. Я бы также хотел на этом остановиться. Мы говорим, что сегодняшняя школа, сегодняшняя система образования, в лучшем случае, не способствует развитию ребенка. Тем более не способствует и не имеет возможности для развития одаренного ребенка. И при этом идет дискуссия как среди специалистов, так и во всем обществе, потому что все заинтересованы в том, чтобы система образования была если и не опережающей развитие, то по крайней мере нормальной. Спорят о сроках обучения, спорят о том, как учить, чему учить, и при этом напрочь отбрасывается или, в лучшем случае, уходит на второй план понимание того, что сегодняшняя система образования создана четыре столетия тому назад великой дидактикой Коменского. Но тогда было другое общество, другие люди, другие дети. Откройте учебники сегодняшней педагогики — там через каждые две страницы цитаты из Ушинского, который жил в 60–е годы XIX века и который, не скрывая, писал во введении к своей знаменитой книге, что он взял мысли Коменского, Песталоцци и других выдающихся педагогов прошлого. И это сегодня переносится на нашу школу, на наших детей. Я приведу две цифры из широко опубликованных официальных статистических данных. Согласно этим данным, в 1929 году из начальной школы в среднюю переходил 1% детей, то есть один из ста. Какие проблемы были у учителей? Да никаких. 99% вливались в ряды тружеников города и села. Ребенок в 8 лет поступал в школу, а в 12–13 лет шел учеником на производство или начинал работать в сельском хозяйстве. Было всеобщее начальное обучение. В 1958 году произошла реформа школы — был введен восьмилетний обязательный всеобуч. И вот вам официальная статистика 1958 года: пять процентов детей из ста пошли в среднюю школу. И, опять же, проблем не было. Наша школа приспособлена для 1% детей, в лучшем случае для 5%. А когда в нее пошло 100%, мы стали говорить, что учителя не годятся, что родители детьми не занимаются и т.п. Мы ищем причины, а основная причина в том, что существующая классноурочная система должна меняться.

Есть очень серьезные психологические исследования, которые показывают, что наша система образования до десятилетнего возраста соответствует закономерностям психического развития ребенка. То есть в младенческом возрасте, в раннем детстве, в дошкольном детстве, в младшешкольном возрасте она соответствует, а начиная с подросткового возраста, граница которого проходит между 9,5 и 10 годами, эта система уже не годится. Мы говорим, что ребенок подросткового возраста – школьник, учащийся и его основная деятельность – учебная. Это ложь. В этом возрасте совсем другая деятельность на первый план выходит. И это доказано в психологических исследованиях. Нужна школа многоплановой, многопрофильной деятельности, где учебная деятельность является только одной из составляющих. Мы ломаем ребенка. Говорим о воспитании одаренных и ломаем вообще любого ребенка. Если мы хотим создавать условия для одаренных, мы должны изменять систему образования. И дело здесь не в сроках, не в формах, не в учителях. Мы должны строить ее в соответствии с особенностями психического развития ребенка.

Спасибо.

 

А.А. Мелик-Пашаев,
главный редактор журнала «Искусство в школе»:

Дорогие коллеги! Я пребываю в некоторой нерешительности, потому что не имел возможности присутствовать на предыдущих заседаниях и немного по–другому представлял себе этот разговор – в более привычном для меня педагогическом плане, как разговор о детской одаренности. Здесь же я услышал целый ряд очень важных, принципиальных вещей, которые заставляют меня на ходу перестроить свое выступление. И это будет уже не доклад, а скорее несколько клочковатые раздумья о вопросах, которые мне кажутся очень важными, в том числе и практическими.

Я не услышал здесь ничего такого, с чем бы я не мог согласиться, в смысле общефилософских и духовных оснований творчества, детства, нового этапа эволюции и т.д. Я скажу, что, наверное, переход на новую эволюционную ступень совершается не одномоментно. Во всяком случае, лет 20–30 назад от очень мудрых людей, имеющих определенный духовный опыт, я тоже слышал о том, что рождаются дети все более творчески одаренные, все более огненные, хотя это не связывалось тогда с наследием Рерихов. Я даже могу сказать, что встречал и детей, которые действительно знали и говорили что–то такое, о чем я узнавал только из книг. Так что меня такой подход не только не отталкивает, но я полностью готов это принять.

Мне показалось очень важным, что надо охранять необычных детей не только от заурядного взрослого, который старается их сломать и приспособить к своему уровню понимания, но также и от тех, кто, по тем или иным соображениям, можно сказать, эксплуатирует или форсирует эту их необычность. То есть нужна охрана одаренных как особо чувствительных. И здесь я хотел бы, быть может, для размышления, высказать свое соображение. Мы часто почти отождествляем особую чувствительность и творческую одаренность, а ведь это вещи разные, в том числе и в художественном творчестве, о котором мне легче всего говорить. Мы не должны принимать одно за другое, потому что, принимая особо чувствительного за очень одаренного, мы тем самым, возможно, ставим его в опасную ситуацию. Я хочу сказать, что когда кто-то, в том числе и среди взрослых, видит и слышит то, чего не видим и не слышим мы, то это еще не значит, что он совершает какую-то творческую, преобразующую работу. Я помню время, когда это было под запретом, когда всякое проявление какого–то тонкого видения или слышания сразу же принималось за «божественное откровение». Мне приходилось видеть работы, картины людей, которые фиксировали свой гиперфизический, если можно так сказать, опыт. И это было интересно, но это не являлось творческим, художественным произведением. Так же как я могу видеть этот мир, но это еще не значит, что я его преобразовал в художественный образ, так кто-то более тонко организованный может видеть явления другого плана, но там тоже надо совершать ту же самую творческую, преобразующую работу. А сам по себе факт видения, слышания, отзывчивости на эти вещи еще недостаточен.

Еще, на мой взгляд, существует такая опасность, как иллюзия сверхспособностей. Собственно, это связано с тем, что я сейчас сказал, – иллюзия сверхспособностей, связанная именно с повышенной чувствительностью ребенка. Потому что одно дело — воспринимать что-то, образно говоря, идущее свыше; другое дело – просто чувствовать что-то за пределами обычного опыта. Я думаю, немногие со мною согласятся, но мне кажется, что упомянутый здесь печальный случай со способной девочкой Никой Турбиной (а я знаю и другие подобные случаи) как раз относится к области таких ошибок. Я помню, что, когда она была в расцвете, литераторы, сами не понимая, что они делают, таскали ее по свету и сбивали с толку. Люди, хорошо знающие детей и детское творчество, говорили, что это очень опасный путь, что нет там пока оснований говорить о какой–либо прочной литературной одаренности; а есть просто способность человека перехватывать у взрослых то, чем они живут, что чувствуют, что образно представляют, читают, и выдавать это на 10–20 лет раньше, чем это принято, что и принимается за огромную одаренность. Поэтому для людей, в этой области искушенных, печальная судьба Ники Турбиной была почти неизбежной. Ребенку независимо от того, одаренный он или нет, надо давать проживать полностью свою детскую жизнь, из которой и рождается прочное творчество, питающееся собственным жизненным опытом этого человека в течение всей его дальнейшей жизни. Это второй опасный момент для тех, кто имеет дело с необычными детьми. Мне кажется, что мы должны быть очень внимательны к такому явлению. Ведь не только от ребенка может идти спонтанный прорыв к необычной тематике и к необычному опыту. Но поскольку сейчас это модно и даже стало своего рода бизнесом, то я знаю педагогов, которые, может быть, ничего не видят и не слышат, а возможно, и ни во что и не верят, но почти что навязывают в кружках, в различных творческих студиях такой ходовой, товарный сейчас стиль, ходовую тематику и это эксплуатируют. И при том, что сам педагог, может быть, относится к этому просто как к своему бизнесу, ребенок, именно в силу того, что он более чувствителен, попадает в непонятные ему слои мистического опыта, и неизвестно еще, как он из них выберется, потому что никакого духовного руководства он там не имеет. Вот те соображения, которые приходили мне в голову по поводу того, что я здесь слышал.

Теперь из области работы с одаренными детьми в искусстве. Здесь нужно выделить три момента, которые каждый педагог и родитель должен иметь в виду. Во-первых, существует (я говорю почти условно) художественная одаренность как возрастное явление. То есть при более или менее благоприятных условиях ребенок в 5, 6, 7, 8 лет в большинстве случаев может проявлять художественную одаренность, иногда очень яркую. Он может создавать произведения, хотя и отличающиеся от работ взрослых, но по-своему вполне художественные, ценные в художественном отношении. И здесь задача взрослого, задача педагога состоит в том, чтобы не подходить к нему с мерками взрослого искусства, что гораздо проще. Нам проще оценить, когда ребенок делает что–то похожее на работу взрослого, хорошо или плохо – это другой вопрос, но нам гораздо труднее оценить возрастное своеобразие детского творчества, которое, будучи совершенно не похожим на творчество взрослых, имеет большую художественную ценность. Хотя бы общеизвестное «Пусть всегда будет солнце!» – образец замечательного, чисто детского возрастного творчества. Я имею в виду те строки, которые создал ребенок, а не то, что потом придумал вокруг этого взрослый поэт. То же самое есть и в изобразительном творчестве, где оно даже еще больше представлено, и в других видах. Но потом наступает другой возрастной период, и эта возрастная одаренность либо уходит, либо у кого-то уже превращается в его личное творческое усилие со всеми трудностями и противоречиями, которые с этим связаны. И, как мне кажется, вот тут–то и проявляется чаще всего тот эффект «гадкого утенка», о котором совершенно справедливо говорили сегодня. Я знаю примеры, когда именно одаренный ребенок по сравнению с красивыми утятами выглядит невыигрышно для поверхностного и даже не очень поверхностного, а то и для профессионального взгляда именно потому, что он одаренный и что в нем вызревают те задачи, для решения которых у него еще нет средств и возможностей. Поэтому то, что он делает, становится каким–то неуклюжим, недостаточно художественным. Я вчера у Пушкина прочитал замечательную фразу о том, что есть два рода бессмыслицы в поэзии: один проистекает от обилия слов и недостатка мыслей и чувств, а другой, наоборот, от избытка мыслей и чувств и недостатка слов для их выражения. Вот этот второй вид бессмыслицы – он поэтический, и через него надо пройти. Я мог бы привести примеры того, как замечательные произведения ребенка не оцениваются именно потому, что ему не хватило умения. Поэтому надо быть очень тонким и чутким по отношению к ребенку педагогом, чтобы понять, какой огромный потенциал стоит за той не очень складной формой, которая проигрывает по сравнению с гладкими и банальными работами других. Это второе.

И третье, что наиболее удивительно, хотя в этой аудитории это никого не удивит, – это когда ребенок создает нечто такое, что по всем меркам соответствует высокому взрослому творчеству. Когда я встречаюсь с педагогами или со студентами, я им читаю несколько текстов или показываю работы и прошу угадать, что написано взрослым для детей, что написано взрослым для взрослых, а что написано или нарисовано ребенком. И далеко не всегда можно это угадать. Вот, например, короткое четверостишие, которое я помню:

Падают волшебные листья
Прямо водяному в глаза.
Тихо парит над прудом
Осенняя стрекоза.

Все говорят, что это взрослый поэт. Ничего подобного. Пишет девятилетняя девочка. Тут совершенство формы, тут ничего не надо менять. Как это получается? В изобразительном искусстве и даже в скульптуре тоже иногда такое бывает, что меня удивляет больше всего, ведь там, казалось бы, ремесло, поставленные руки и тренированный глаз нужны. Причем это совсем не значит, что ребенок завтра сделает то же самое и через год он будет кем-то, а через десять – великим художником. Нет. Но в какой–то момент мы соприкасаемся с тайной творчества. Безусловно, она есть и у взрослых. Когда человек становится непостижимо больше самого себя в момент творчества. Как это оценить?

Еще я могу показать вам картинку в журнале «Искусство в школе». Вот, пожалуйста, это делает первоклассник. Бывают блестящие работы, которые соответствуют возрасту, а эта и по настроению, и даже по исполнению выпадает из каких–либо возрастных границ.

И в заключение скажу, что способность видеть в человеке, даже не видеть, а верить, что есть что-то бесконечно большее, чем то, что мы видим в данный момент, необходима каждому, кто имеет дело с детьми, соприкасаясь с тем огромным потенциалом, который несет в себе каждый ребенок. Но какой это потенциал, как он раскроется, в каком направлении, в какое время – во всем этом нужна величайшая осторожность и разборчивость.

 

Г.Н. Фурсей,
академик РАЕН:

Дорогие коллеги, дорогие друзья! Здесь так много и замечательно было сказано о предмете нашей дискуссии, что добавить что–либо еще очень трудно. Вообще, должен сказать, сама обстановка сегодня радостная и праздничная, хотя это необычный праздник, потому что мы сегодня здесь довольно напряженно работаем, а потом будем наблюдать, как работают одаренные дети.

Здесь прозвучало очень много прекрасных идей. Конечно, гораздо больше вопросов, чем ответов, которых практически и не было. В связи с этим я хотел бы сказать следующее. Сегодняшнее общество, и в России в особенности, очень слабо подготовлено к восприятию этого замечательного феномена, который сейчас проявляется в такой яркой форме. С этим я столкнулся случайно, оказавшись в неком жюри. У нас в Петербурге есть такой приз интеллигенции, который называется «Звезда Прометея» и который присуждается талантливым детям, победившим в различного рода олимпиадах. Я, как физик, участвовал в отборе работ по физике, математике, изобретательству. Дети–старшеклассники делали небольшие доклады, и это было фантастически. Но я был потрясен не столько тем уровнем, на котором выполнены работы в этих областях, сколько той разносторонностью личностей, которые эти работы представляли. Удивительнее всего то, что один человек выигрывает, скажем, олимпиаду по математике, по физике, по химии, по истории и по языкознанию. Это совершенно потрясающие дети. Они и внешне замечательные, они и внутренне удивительные, и, конечно, очень ранимые и неприспособленные к нашей жизни. Но что было очень грустно – их пригласили, их наградили, их порадовали тем, что их признали (хотя многие оказались за скамейкой сзади, что не совсем справедливо, потому что все они замечательные), – и все! И дальше этих детей оставили. А ведь за такими детьми охотятся, их с большим удовольствием вывозят из нашей страны. Я немного отвлекусь и приведу такой пример из истории нашего замечательного Московского физико–технического института, куда очень тщательно отбираются таланты в области математики, физики и инженерии. Однажды весь поток одного года забрали в Америку. И все радовались: вот какие они хорошие, что их туда с удовольствием всех взяли. Конечно, гордиться тем, что они хорошие, нужно, но терять наших талантливых детей, выращенных здесь, ни в коем случае нельзя. И мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы этого не происходило, чтобы они здесь имели достойную возможность реализовать себя. Мне кажется, что это одна из главных задач в нашей стране сейчас. Страна, конечно, находится в жутком состоянии, но успокаивает то, что это переходное состояние; и в этом переходном состоянии можно оказывать воздействие, влияние. И вообще, надо сказать, что система способна нормализоваться – она вышла из состояния замкнутости. Мне кажется, что главное сейчас – это изменить отношение к качеству жизни. Вот пришла вдруг экономическая элита, которая произросла из политэкономии, и стала говорить нам о том, что рыночная экономика – это некая панацея от всех бед. Но Жорж Сорос, очень яркая личность в современном мире, человек, который представляет капитализм, в известном смысле его апологет, написал прекрасную книжку «Кризис современного капитализма», в которой он совершенно четко сказал то, что нам с вами, конечно, и так понятно, а именно, что в рыночной экономике в основном ничего нет, кроме прибыли, и в ней отсутствуют человеческие ценности. И для того, чтобы эта система работала на людей, а не на муравьев или на какое–либо другое сообщество, необходимо эти общечеловеческие ценности туда ввести. И последние нобелевские премии по экономике, как вы знаете, были даны как раз за социальную ориентацию экономики. У нас, к сожалению, это до сих пор понимают довольно смутно.

Здесь собрались люди, очень ответственно относящиеся к жизни и мощные как личности. Есть у нас и прекрасные организации, ставшие уже массовыми. И мне кажется, что всем нам сообща нужно повлиять на изменение той основной парадигмы, которая имеет место в нашей стране. Иначе невозможно будет получить рабочее поле, чтобы дать ответы на те вопросы, которые были здесь поставлены. Ведь сейчас те системы образования, системы науки, те личности, те дети, у которых мы должны учиться и которые своим творчеством, своим проникновением в более высокие миры могли бы всех нас оздоровить, лишены трибуны. Мы их почти не видим и не слышим, за исключением каких-то конкурсов или специальных собраний, тогда как пресса, особенно телевидение, забита невесть чем. И мне кажется, что одна из главных задач нашего общества – создать все условия для того, чтобы каждый человек, и в особенности одаренный, мог реализовать предназначенный ему жизненный путь. И вот если бы это было главной задачей, то, я думаю, очень многое изменилось бы.

Печально, что до сих пор воспринимают как юродивых тех, кто говорит о фундаментальных законах Мироздания, о законах нравственных, столь же мощных и универсальных, что и закон сохранения, закон всемирного тяготения и т.д. Потому что, к сожалению, массовое сознание находится на очень низком уровне. Это касается и нашей системы образования, которую все время реорганизуют, но реорганизуют как-то фискально и в основном для того, чтобы изъять из нее какие-то средства, которых этой системе и так не хватает.

Однако нужно сказать, что российская система образования – одна из лучших в мире, я это не понаслышке знаю, потому что езжу по разным странам и вижу, что там делается. Сегодня я с удовольствием услышал о том, что наша русская гимназия была прекрасным примером того, как вообще нужно готовить личность. Потому что там изучали языки, учили мыслить, оставляя свободу творчеству. И этот опыт поддерживал нашу систему образования все последующие годы. А теперь мы путем так называемых реформ непрерывно уничтожаем то лучшее, что у нас было, почти не создавая нового, за исключением того опыта, о котором здесь говорили, – тех особых гимназий, колледжей, сообществ, в которых обсуждаются и решаются эти животрепещущие проблемы.

Поэтому, мне кажется, нам нужно объединить усилия, чтобы помочь осуществиться талантам, а бездари, как совершенно правильно было сказано, пробьются сами и уже пробились на руководящие посты во многих случаях. Нам необходимо выйти на средства массовой информации. Я обращаюсь к средствам массовой информации – это и ваша задача, и ваше спасение. Потому что нет в нашей прессе сейчас образцов, пригодных для воспитания нашей молодежи и для того, чтобы наши души очищать. Да, действительно, у нас не сладкая жизнь, но есть же прекрасные картины, прекрасная музыка, удивительные, талантливейшие дети. Люди плачут, сидя у телевизоров и в концертных залах, когда видят этих детей. Но этого почти не показывают, а обрушивают на нас массовым тиражом нечто такое, что вообще стыдно показывать.

К этому я хотел бы добавить следующее. Все–таки жизнь – это большая радость, и дети радуются этой жизни, обращаясь к ней с колоссальным любопытством и интересом. Нужно, чтобы эта жизнь не казалась, а на самом деле была бы для них радостной. Для этого не обязательно иметь переполненный желудок. Для этого важно, чтобы и дети, и мы сами были обращены к более высоким ценностям. И это возможно сделать. И я глубоко убежден, что хотя все мы, люди, грешные и в нас много чего намешано, но, как сказал Николай Бердяев, зло можно победить единственным способом – преобразуя его. Поэтому, когда в среде интеллигенции говорят, что мы должны быть вне политики, хочется спросить: «Вне какой политики?» Мы не можем быть вне политики, потому что если мы не будем влиять на содержание управления, то мы ничем не сможем помочь или очень мало сможем помочь нашим детям. Это не значит, что мы не должны творить собственный путь. По Паркинсону и Питэру известно, что есть прекрасный способ уйти из этой ситуации, – нужно просто делать хорошо. Параллельно и постепенно негодное отомрет. Но оно очень крепко цепляется за свои привилегии, и этому надо противостоять каждый день и каждую минуту.

Я очень благодарен вам за внимание. Я согласен со всем, что здесь говорилось, и хочу подчеркнуть, что за детей мы должны бороться. Мы должны бороться, и мы должны прорываться. И если мы не объединим наши интеллектуальные силы, если мы не будем едины, если мы не будем иметь концепции и четкой программы действий и не будем пользоваться нашей способностью убеждать, в том числе тех, кто поступает неправильно, – мы будем проигрывать, мы будем отодвигать то прекрасное время, которое грядет.

Еще раз спасибо вам большое за внимание.

 

Л.С. Болотова,
доктор технических наук, академик РАЕН:

Дорогие друзья, уважаемые коллеги! Позвольте, я расскажу вам о двух эпизодах из своего жизненного опыта, которые меня просто, можно сказать, перевернули.

Первый опыт – это приблизительно 74—75-й год. Я была тогда завотделом в Академии наук УССР, и поскольку я занималась проблемами искусственного интеллекта, что было в то время новым, очень сложным направлением, то мне нужны были совершенно нестандартные выпускники с новым мышлением – математики, программисты, которых тогда мог готовить только университет. И я взяла трех выпускников мехмата из МГУ: двух парней и одну девушку. Эти трое были, можно сказать, вундеркиндами от роду, поэтому они сразу попали в математическую специализированную школу при МГУ. Школьниками они были победителями всех наших отечественных математических олимпиад, в том числе международных. Они имели право поступать в любой вуз без экзаменов и поступили в университет. Ими занимались наши величайшие, талантливейшие ученые, и один из этих парней даже жил в семье одного из них. Эти дети были просто фонтан творчества, они еще в школе делали то, что сегодня не делают наши выпускники мехмата. Еще в школе они занимались под руководством Владимира Федоровича Турчина, автора удивительного изобретения – алгоритмического языка для искусственного интеллекта. И вот его ученики, выпускники университета, оказались у меня. Вы не представляете, что мне пришлось с ними пережить и как это было трудно. Вы знаете, я все понимала. Я понимала их талантливость, я их любила всей своей душой. И коллектив у меня был особый – академический коллектив, который собирался в течение очень многих лет, и это были не случайные люди, они сами были талантливы и все понимали. Но буквально через полгода налицо было всеобщее неприятие этих ребят. Всеобщее! Вы не представляете, на что я шла для того, чтобы спасти их, создать им ту атмосферу, в которой они привыкли расти. А в какой среде они выросли? Вообразите: математический интернат при МГУ, они – вундеркинды, и они уже смотрят на всех других людей с некоторым превосходством. Они абсолютно не приучены к дисциплине, тем более к трудовой дисциплине. Мы понимаем, что с вундеркиндами очень жестко нельзя, но надо иметь какую-то дисциплину – дисциплину жизни, труда. Не приучены! Они увлекались… Например, с сывороткой Мечникова ездили по всей стране, спасали, лечили. Они были полны благих намерений. Но при этом были в глубоком конфликте со всем обществом. И я ничего не смогла сделать, при всем своем понимании.

Да, был еще один недостаток. Они ничего не умели доводить до конца. Вот высказана идея, апробирована. Надо ее как–то доводить до конца, но тут – полный пас. Я не буду больше говорить об этом. Все это кончилось очень печально.

Из всего этого я сделала один, очень важный для себя вывод. Вывод состоит в том, что, живя в обществе, которое на самом деле является отражением нашего внутреннего мира, общаясь со своими сверстниками, ребенок проходит, получает для себя важнейший, необходимейший опыт в этой социальной жизни. Мы не можем его всю жизнь ограждать: «Ах, он талантливый – разойдитесь, дайте ему дорогу».

И второй опыт. В 92-м году у меня была своя научная фирма и я сняла помещение в московском профтехучилище на Нагатинской. Это было строительное профтехучилище, где учились дети рабочих самых неблагополучных районов. И когда я пришла туда и увидела исписанные матом стены, которые невозможно было очистить, я вдруг поняла, что все наши научные проблемы не стоят того, что происходит с нашими детьми. И я, как понимала, написала программу преобразования этого профтехучилища в лицей информационных технологий и систем. Дальше получилась такая потрясающая вещь. Эта программа была сразу принята и включена в пятилетний план развития Южного округа. Честно говоря, моя фирма разорилась на этом. У меня была большая фирма – 40 первоклассных профессионалов – я пыталась сохранить цвет страны в области искусственного интеллекта. Что мы сделали? Мы стали работать с этими детьми. Было создано три группы, новые специальности. Первое сентября, отзвенел звонок, все расходятся по классам, и покатилась технология нашего образования. Мы провели психологический тренинг: пять дней мы занимались с детьми и два дня мы занимались с родителями. Через неделю мы получили других детей. Из замкнутых, сидящих по углам, из этих в общем-то разбойных детей. Я поняла, что если не сменить атмосферу, обстановку в этой школе, то ничего не получится. Семья и улица, где они вращаются, все остальное сделают. И у нас каждый ребенок имел билет в Колонный зал на концерты, у нас были тренинги, школы этики, школы эстетики, школа супружества. К нам приходили большие ученые, читали лекции. Мы организовали детский театр, фотостудию. Через год дети стали совсем другими, и родители на нас буквально молились. Я долго могу об этом опыте рассказывать, но основная моя идея состоит в том, что если приложить достаточно любви, а также средств, то все можно сделать. Дети открываются. Вы не представляете, как открывались эти дети, которых мы приговорили: бездари, шпана. Когда я уже не могла платить за все, то обращалась к родителям, и они говорили: «Да, мы будем доплачивать, только работайте – дети совершенно другими делаются». Из этого я сделала второй вывод: нельзя приговаривать детей, нельзя их исключать, лишать их этого важнейшего социального опыта. Так же, как ребенок, воспитанный матерью–одиночкой, не получает опыта взаимодействия с отцом, с братом, с сестрой, не нарабатывает соответствующих человеческих качеств для жизни в обществе, так и мы, исключая таких одаренных детей… Да, все дети одаренные! Все!

Два дня назад я вернулась из Индии, где участвовала в международной конференции «Образование, основанное на общечеловеческих нравственных ценностях», и хотела бы поделиться с вами тем, что я там услышала. Например, были проведены исследования в Америке, в Китае… Кстати, Китай сегодня делает революцию в области образования, и нам, с нашими педагогическими наработками, просто стыдно, что мы сегодня находимся в таком состоянии. Так вот, исследования показали, что самая высокая творческая активность любого ребенка достигается к семи годам. После того как он идет в нашу школу, которая забивает его штампами: что нужно, что можно, чего нельзя – и психологически травмирует ребенка системой оценок, – после всего этого творческая активность падает. И прорываются очень немногие люди, которым повезло с семьей, которым повезло, так сказать, с рождением в любви, поэтому они значительно сильнее и дольше несут свой творческий потенциал.

Далее. Были проведены очень интересные эксперименты. В школах, основанных на системе нравственных ценностей, направленной на раскрытие внутреннего потенциала любого ребенка, детей обучали концентрации. И было доказано, что если обучать детей концентрации в течение одного года, то его память, его способность к аналитике возрастает на 40%, если он практикует концентрацию в течение двух лет, то на 60%, если же он работает в этом режиме три года, то эта цифра возрастает до 90% – он сходу запоминает абсолютно все. Сегодня есть массовые школы, которые выпускают массовых творцов. Кстати говоря, я считаю, что наше будущее – это массовый творец. Школа должна готовить только творцов, потому что мы стоим на пороге полной смены технологий. Вся наша технологизированная, технократическая цивилизация является плодом нашей системы образования, которая развивает внешние ценности. Мы сегодня не способны обойтись без обращения к машине, к компьютеру. Представим себе, что этого ничего не будет. И что с нами станет? Да мы одичаем сразу же. Должна быть гармония развития внутреннего и внешнего.

А теперь мне хотелось бы сказать о данных, которые сообщил Друнвало Мелхиседек. Он сообщил, что сегодня на Земле существуют три расы с измененными ДНК. Особенно много детей с такими ДНК в Китае и в Южной Америке. Уже исследовано десять тысяч детей и снят фильм, он доступен. Это дети с феноменальными парапсихологическими способностями. Они видят, слышат руками, чем угодно. Сегодня на Земле уже 1% таких детей, и еще 1% детей с абсолютным здоровьем – им нельзя привить никаких болезней. По Земле идет как бы вирус абсолютного здоровья.

Я хочу сказать, что нам надо изменить свой внутренний мир. Нам надо объяснять родителям, как вести себя с необычными детьми. Сегодня по всему миру создаются консультационные пункты для помощи родителям, у которых такие дети, с которыми они не знают, что делать. Более того, создается альтернативная система образования, рассчитанная на подобных детей. Мысль одна – эта система должна быть всеобщей.

Спасибо.