«Толстой – веха на пути человеческой эволюции». К 195-летию Льва Николаевича Толстого

СТРАНИЦЫ Новости МЦР|Новости сайта|Подписаться на новости|Юбилейный год Рерихов – 2024

09.09.2023

«Толстой – веха на пути человеческой эволюции». К 195-летию Льва Николаевича Толстого

Я бы был несчастливейший из людей, ежели бы я
не нашел цели для моей жизни – цели общей и
полезной…

Л.Н. Толстой. Дневник. 1847 г.

9 сентября 2023 года исполняется 195 лет со дня рождения Льва Николаевича Толстого (1828–1910), общепризнанного классика русской и мировой литературы, глубокого мыслителя и яркого публициста, просветителя, общественного деятеля, члена-корреспондента и почетного академика Императорской академии наук.

Лев Николаевич Толстой родился в имении Ясная Поляна Крапивинского уезда Тульской губернии в семье участника Отечественной войны 1812 года и послевоенных заграничных походов, подполковника графа Николая Ильича Толстого (1794/7–1837) и его жены Марии Николаевны, урожденной княжны Волконской (1790–1830).

Имя Льва Толстого неразрывно связано с Ясной Поляной, с этим чудесным уголком русской земли. По воспоминаниям близких, Лев Николаевич горячо любил здешний край, чувствовал красоту и силу родной природы. «Без своей Ясной Поляны, – писал Толстой, – я трудно могу себе представить Россию и мое отношение к ней». Здесь начался его путь в неизведанный мир, здесь он творил и создал бессмертные произведения, здесь горело и страдало его большое сердце и разыгралась последняя жизненная драма.

По старому стилю день рождения Толстого приходился на 28 августа 1828 года, и число 28 Лев Николаевич считал счастливым для себя, всегда обращал внимание и ориентировался на даты. Так, в ночь на 28 октября 1910 года он навсегда покинул Ясную Поляну и вскоре скончался в возрасте 82 лет.

Род Толстых, согласно летописным свидетельствам, происходил от некоего «выходца из немец», Индриса, в православии Леонтия, который, в 1353 году прибыл в Чернигов с двумя сыновьями и трехтысячной дружиной. Предположительно, Индрис был литовского происхождения и выехал из литовских областей Пруссии, покоренных тевтонскими рыцарями и подчиненных германскому императору, чем и объясняется указание о выезде его «из немец». От старшего его сына Константина и повел свое начало род Толстых, в графской ветви которого граф Лев Николаевич числится от далекого предка в 20-м колене.

Дети Толстых, а их было пятеро, рано остались без родительского попечения и воспитание продолжили родственники-опекуны. Лев Толстой получил хорошее домашнее образование, выдержал полный гимназический курс и был принят в студенты Казанского университета, где проучился три года на восточном отделении по разряду арабо-турецкой словесности и юридическом факультете. Однако, разочаровавшись, подал прошение об отчислении и поставил перед собой обширную программу самообразования, реализацией которой занимался многие годы.

Важной вехой в жизни Л.Н.Толстого стала военная служба (1851–1856). Сначала он отправился на Кавказ и добровольцем принимал участие в боевых операциях. В феврале 1852 года его зачислили на военную службу и определили фейерверкером (унтер-офицером) в артиллерийскую батарею. Высочайшим приказом от 19 января 1854 года он произведен в прапорщики.

В конце 1853 года Толстой ходатайствовал о переводе его в действующую армию на Дунай, где русские войска вели бои против Турции. Однако главные военные действия в то время происходили в Крыму. Чувство патриотизма, как пояснял Толстой, заставило его добиваться перевода в Крымскую армию, и он попал туда в самый разгар обороны Севастополя, осажденного турецкими и англо-французскими войсками. В распоряжение начальника артиллерии Крымской армии он прибыл 10 ноября 1854 года. Защищая город, Толстой отличился мужеством и бесстрашием, участвовал в вылазках из крепости, в сражении на Черной речке 4 августа 1855 года и продолжительное время командовал артиллерийской батареей на знаменитом 4-м бастионе, одном из самых опасных участков. «Дух в войсках, – сообщал он брату, – свыше всякого описания. Во времена древней Греции не было столько геройства». В Севастополе под неприятельским огнем Толстой написал первый из трех рассказов об обороне – «Севастополь в декабре 1854 г.»: «Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, – это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, – и эту невозможность видели вы… в том, что называется духом защитников Севастополя».

За боевое отличие, проявленное на Язовском редуте во время бомбардирования Севастополя, Лев Толстой был представлен к чину поручика. За участие в обороне он также награжден орденом Анны 4-й степени и медалями «За защиту Севастополя» и «В память войны 1853¬–1856 гг.».

Осенью 1856 года Толстой вышел в отставку и целиком посвятил себя литературному творчеству. Всерьез заниматься писательской деятельностью он начал еще на Кавказе, написал повесть «Детство» (1852), которая увидела свет на страницах журнала «Современник». Позже там появилась повесть «Отрочество» (1854). В эти же годы он создает последнюю часть трилогии – «Юность» (1856) и «Севастопольские рассказы» (1855–1856) и пополняет когорту признанных писателей.

В последние тридцать лет жизни художественная работа уже не представлялась Л.Н.Толстому главным делом. Это время его духовного переворота, переосмысления своей жизни и перестройки всего миросозерцания, полностью изменившего уклад жизни и ценностные ориентиры. В результате он обращается к публицистике и религиозно-философским сочинениям, в которых приходит к представлению о едином мире, где выражаются идеи добра, истины и красоты, а природное, разумное и нравственное образуют прочную гармонию.

Лев Николаевич Толстой прожил сложную, богатую событиями жизнь. Уже сказано, что в ночь на 28 октября (7 ноября) 1910 года он тайно ушел из Ясной Поляны и 7 (20) ноября скончался на маленькой станции железной дороги. Известие о кончине великого писателя молниеносно облетело весь мир и превратилось в событие огромного общественного резонанса. На страницах газет и журналов появились бесчисленные скорбные некрологи и проникновенные очерки, в Ясную Поляну шли телеграммы и письма. «Удивительнейший конец великого путника, – писал Николай Константинович Рерих. – Это было настолько несказанно, что вся Россия в первую минуту даже не поверила. Помню, как Елена Ивановна [Рерих] первая принесла эту весть, повторяя: “Не верится, не верится. Точно бы ушло что-то от самой России. Точно бы отграничилась жизнь”».

Долгий земной путь Льва Николаевича Толстого завершился его погребением в Ясной Поляне 9 (22) ноября 1910 года при огромном стечении народа, друзей, близких, поклонников его творчества, местных крестьян. Похоронили Толстого там, где он велел себя похоронить, – на краю оврага в лесу Старого Заказа в память старшего брата Николая и заветной мечты раннего детства, которую он пронес через всю жизнь. Именно там зарыта и ждет своего часа вещая зеленая палочка с записанным на ней секретом всеобщего счастья, когда в мире не будет войн и болезней и все люди сделаются «муравейными братьями». Статью «Зеленая палочка» Толстой написал еще в 1905 году, но впервые ее опубликовали уже после его ухода в газете «Русское слово» (1911, № 1) и в издательстве «Посредник».

Творческое наследие Л.Н.Толстого поистине бесценно. Им были созданы произведения, ставшие мировыми памятниками литературно-философской мысли. Собрание сочинений, дневников и писем Льва Толстого составляет десятки томов, а существующая литература о его жизни и творчестве кажется бесконечной. Он состоял в живом общении и переписке практически со всем миром. Простого адреса: Россия, Льву Толстому – было достаточно, чтобы письмо дошло до адресата. Р.Роллан, Б.Шоу, Дж.Голсуорси, Т.Манн, Т.Драйзер и другие мастера зарубежной литературы признавались в том, что испытали на себе могучее влияние Льва Толстого. Можно привести известные слова М.Горького: «Весь мир, вся земля смотрит на него; Из Китая, Индии, Америки – отовсюду к нему протянуты живые, трепетные нити, его душа для всех и навсегда!»

О Толстом знают во всех концах Земли – подтверждал Николай Константинович Рерих и благодарил судьбу за добрую встречу с писателем и его завет по окончании Академии художеств: «Толстой говорил: “Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований: надо рулить всегда выше – жизнь все равно снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет».

Незабываемая встреча оказалась знаменательной и дала надежный оплот на всю последующую жизнь. «Нелегко в бурю руль высоко держать, но вспомнишь завет мудрый и подтянешься. А бури-то все грознее и нет в тучах просвета. В грозе и в молнии Родина, любимая Родина побеждает врага», – писал Николай Константинович 24 марта 1945 года в канун Великой Победы.

Подобно всем исключительным личностям, Л.Н.Толстой подвергался яростным нападкам, завистливым и злым наветам. «…Клевета следует за большим человеком, как пыль за всадником», – напоминала Е.И.Рерих и высоко отзывалась о нем: «Толстой – веха на пути человеческой эволюции. Так поклонимся и почтим и этого мученика».

Рекомендуя друзьям читать труды Валентина Булгакова, последнего личного секретаря Л.Н.Толстого, Елена Ивановна Рерих особо выделала книгу «Толстой-моралист», изданную в Праге в 1923 году, которая «написана прекрасно и показывает этапы духовного пути великого человека». В 2013 году эта книга под названием «Духовный Путь Л.Толстого» была переиздана ИПК «ПресСто» в городе Иванове.

Удивительна широта интересов и знаний Льва Толстого. Его библиотека к 1910 году насчитывала около 22 тысяч томов на 36 языках. Когда не стало Толстого, долгую кропотливую работу по изучению состава и научному описанию этого собрания проделал В.Ф.Булгаков. Владельца Ясной Поляны занимали вопросы религиозные и философские, педагогики и образования, эстетики и искусства. В диапазон его интересов входили явления мировой и русской культуры, история и политика, новости современной науки и литературы. Между прочим, писал В.Ф.Булгаков, «Толстой был знаком с учением Теософии и очень воспринимал его, любил беседовать с посещавшими его теософами».

Теософия, фундаментальные труды и публицистика Е.П.Блаватской вызывали живой интерес у многих философов и деятелей науки. Разумеется, не обошел своим вниманием теософское учение и Л.Н.Толстой. Несмотря на критические замечания, в целом Лев Николаевич принимал теософию благосклонно как имеющую много общего с его пониманием, отмечал ее высокую нравственную сторону, признавал принцип единства всех религий. «С теософским учением я знаком, – писал он в одном из писем. – Мне присылают два очень хороших ежемесячника “Der theosophische Wegweiser” и “Die metaphisische Rundschau”. Совершенно согласен с теософским мировоззрением и высоко ценю теософское учение…».

В свою очередь Е.П.Блаватская читала произведения Л.Н.Толстого, в том числе религиозно-философские, связанные с его духовными поисками. Она считала Толстого «великим мастером художественного слова и великим мыслителем». В его яснополянской библиотеке сохранилось английское издание «The Voice of the Silence» («Голос Безмолвия. Фрагменты из “Книги золотых правил”»), подаренное ему Еленой Петровной. На первой странице дарственная надпись: «Графу Льву Николаевичу Толстому “Одному из немногих” от автора Е.Блаватской».

Встретиться Елене Петровне и Льву Николаевичу не довелось. Однако родственник Блаватской Чарльз Джонстон, теософ, журналист, востоковед, супруг ее племянницы Веры Джонстон (ур. Желиховской), отправился в Россию и встречался с Толстым. В 1899 году Ч.Джонстон опубликовал небольшую заметку «Как пишет граф Толстой?» («How Count Tolstoy Writes?») в американском журнале «The Arena».

В поле зрения Толстого попала и статья Веры Джонстон «Шри-Шанкара-Ачария, мудрец индийский», в журнале «Вопросы философии и психологии» (1897, 36, январь-февраль). Статью он нашел превосходной и под впечатлением писал своему издателю В.Г.Черткову: «Читал нынче в “Вопрос[ах] Психол[огии]” статью Джонстон: Индийский мудрец Шанкара. Очень хорошо. Все та же общая всем великим учителям мысль, что заблуждение только от смешения своего божеств[енного], неподвижного, вечного “я” с изменяющимся, страдающим, умирающим, телесным “я”. И что стоит человеку просветиться мудростью, и это вечное “я” само собою выступает. Я только прибавил [бы], что это “я” есть любовь». В 1898 году по указанию Толстого эта статья с небольшими сокращениями была перепечатана в издательстве «Посредник».

Религиозно-философским работам и самому Толстому Е.П.Блаватская посвятила ряд публикаций. В статье «Лев Толстой и его нецерковное христианство», изданной в журнале «Lucifer» (1890, Vol. VII, P. 7–14), отмечалось, что вся жизнь, сердце и разум этого великого мыслителя были подчинены одному важнейшему вопросу – вопросу самой жизни, ее смыслу и цели. И хотя философия жизни Толстого, в своей основе близкая к теософской доктрине, привела его к внутренним противоречиям, однако, как пишет Е.П.Блаватская, «эти внутренние противоречия, находясь лишь на поверхности, на одном лишь физическом плане, имеют сравнительно небольшое значение по сравнению с тем действительным избавлением от иллюзий (в которых живет большинство из нас), которое он совершил». Причем, по замечанию Е.И.Рерих, в конце своей жизни Толстой отошел от многих своих ранних положений.

Размышлениям и взглядам Толстого на жизнь посвящена еще одна статья Е.П.Блаватской «Наука жизни», написанная ею в ответ на доклад Л.Н.Толстого «Понятие о жизни» в Московском психологическом обществе в 1887 году. Извлечения из доклада, цитируемые Блаватской, взяты из его реферата, напечатанного в газете «Новое Время» (1887. № 3973, 23 марта). Краткий отчет о реферате Толстого при жизни Е.П.Блаватской был помещен также в журнале «Звезда» (1887. № 13, 28 марта), а позже вошел в состав 26 тома (Приложение № 1) полного собрания сочинений Толстого в 90 томах.

Каждый, кто прочитает доклад Толстого, поймет, насколько близки его взгляды высшей Теософии, пишет Блаватская и называет доклад «трактатом об алхимии души», а автора «одним из тех немногих избранных, которые начинают с интуиции и кончают приближением в всеведению». Более того, Толстой «достиг обладания философским камнем, т.е. развития и проявления в своей личности своего высшего Я».

Впервые статья Е.П.Блаватской «Наука жизни» вышла в свет в журнале «Lucifer» (1887. № 3). В настоящее время с ней можно ознакомиться в переводе с английского Ю.Хатунцева в одноименном сборнике издательства «Сфера» (1999. С. 108–121) и в переводе К.Леонова в книге «Фрагменты оккультной истины» издательства «Эксмо» (2002. С. 406–416).

Предлагаем вашему вниманию статью «Наука о жизни. Е.П.Блаватская о Л.Н.Толстом», переведенную членом Религиозно-философского общества в Санкт-Петербурге Д.В.Странденом и опубликованную в журнале «Вестник Теософии» в 1910 году (№ 12. С. 6–16) вскоре после скоропостижной смерти Л.Н.Толстого.

Подготовила Нина Игнатова

Примечания и литература

Толстой Николай Ильич (1794/95/97–1837) – сын графа Ильи Андреевича Толстого, бывшего Казанским губернатором, и графини Пелагеи Николаевны, ур. княжны Горчаковой; правнук видного сотрудника Петра Великого, Петра Андреевича Толстого, возведенного в графское достоинство в 1724 г. Подполковник, кавалер ордена св. Владимира 4-й ст. В половине 1812 г. поступил корнетом в Иркутский казачий регулярный полк и был переведен в Иркутский гусарский полк. Почти весь заграничный поход 1813 г. совершил в рядах действующей армии, участвовал в наиболее крупных делах и множестве мелких боях – в Люценском сражении, в битве при Бауцене и знаменитой битве под Лейпцигом. За отличие произведен в поручики (27.04.1813) и штабс-ротмистры (07.10.1813). В октябре был отправлен курьером к военному министру в Петербург, на обратном пути в местечке Сент-Оби попал в плен к французам, где пробыл до взятия Парижа 19 марта 1814 г. По возвращении в Россию (14.08.1814) переведен тем же чином штабс-ротмистра в Кавалергардский полк с назначением адъютантом к брату военного министра, своему родственнику по матери, князю А.И.Горчакову. В кавалергардах числился более трех лет и в декабре 1817 г. переведен майором в Белорусский гусарский (принца Оранского) полк. 14 марта 1819 г. уволен по болезни в отставку подполковником. Одно время числился смотрительским помощником при отделении Московского комендантского управления и только 8-го января 1824 г. вышел в окончательную отставку «по домашним обстоятельствам». В 1822 г. женился на княжне Марии Николаевне Волконской, принесшей в род Толстых известное всему образованному миру родовое имение Ясная Поляна. Счастливая семейная жизнь Н.И.Толстого продолжалась недолго: в 1831 г. графиня Мария Николаевна умерла. Граф пережил жену на шесть лет и в 1837 г. скоропостижно скончался. [Загоскин Н.П. Граф Л.Н.Толстой и его студенческие годы (Посвящается графу Льву Николаевичу) // Исторический вестник. 1894. Т.55 (январь, февраль, март). С. 84; Панчулидзев С. Сборник биографий кавалергардов. Кн. 3 (1801–1826). СПб., 1906. С. 270–271]

Джонстон Вера Владимировна (1863–1920), ур. Желиховская, – писательница, общественная деятельница, дочь В.П.Желиховской, сестры Е.П.Блаватской, с 1888 г. супруга ирландского востоковеда и теософа, писателя, переводчика Чарльза Джонстона (1867–1931). В России опубликовала ряд своих произведений. Так, в «Русском обозрении» за 1891 г., № 5, вышел ее рассказ «Домой из Индии. (Впечатления путешествия)». В журнале «Вопросы философии и психологии», помимо очерка «Шри-Шанкара-Ачария, мудрец индийский» (Кн. 36 (1), январь-февраль 1897. С. 1–39), были опубликованы «Отрывки из Упанишад» (Кн. 1 (31), январь 1896. С. 1–34) и «Очерк Бхагавадгиты» в двух частях (Кн. II (47), март-апрель 1899. С. 173–213 и Кн. III (48), май-июнь 1899. С. 359–382).

Странден Дмитрий Владимирович – теософ, писатель, действительный член Религиозно-философского общества в Санкт-Петербурге, сподвижник А.А.Каменской. Публиковал статьи в «Вестнике теософии», выступал с лекциями и докладами, автор ряда книг по теософии. В одном из писем Е.И.Рерих предостерегала А.М.Асеева, издателя журнала «Оккультизм и Йога», от сотрудничества с некоторыми личностями: «Должна сказать, что мало светлого вынесла и из Вашего описания Ваших новых сотрудников, как Вы величаете их – гг. Бр[агина] и Стр[андена]. <…> Может быть, г-н Странден и очень хороший человек, но, должна признаться, меня затошнило при чтении этого знакомого стафажа [stuff (англ.) – чепуха, ерунда, также начинка], принятого в теософском обиходе. Книг его я не читала и никогда не слыхала о них» [Рерих Е.И. Письма. В 9 т. Т. IV. (1936). М.: МЦР, 2002. С. 363]. Л.Н.Толстой познакомился с Д.В.Странденом, когда тот жил в семье В.Г.Черткова и был учителем его сына.

* * *

Бобринский А. Дворянские роды, внесенные в Общий гербовник Всероссийской Империи. Ч. 2. СПб., 1890. С. 369–376.

Модзалевский Б.Л. Список членов Императорской Академии наук, 1725–1907. СПб., 1908. C. 69, 239.

Загоскин Н.П. Граф Л.Н.Толстой и его студенческие годы (Посвящается графу Льву Николаевичу) // Исторический вестник. 1894. Т.55 (январь, февраль, март). С. 78–124.

Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Л.Н.Толстого. М.-Л.: Academia, 1936. 874 с.

Басинский П.В. Лев Толстой: Свободный человек. М.: Молодая гвардия, 2017. 302 с. (Жизнь замечательных людей).

Толстой Л.Н. Осада Севастополя: Сокр. по «Севастопольским рассказам» Л.Н.Толстого. М.: Тип. т-ва И.Д.Сытина, 1911. 79 с.

Толстой Л.Н. Зеленая палочка. М.: Посредник, 1911. 16 с.

Участники 11-ти месячной обороны Севастополя в 1854–1855 годах. Вып. 1 // «Севастопольцы» (В 3 т.) / сост. участник обороны П.Ф.Рерберг. СПб.: Товарищество Р.Голике и А.Вильборг. 1903. С. 57.

Толстой Л.Н. Понятие жизни (Приложение № 1) // Л.Н.Толстой. ПСС в 90 тт. Т. 26. М.: Худож. лит., 1936. С. 881–885.

Поликарпов В. Л.Н.Толстой на военной службе // Военно-исторический журнал. 1972. № 4. С. 65–73.

Булгаков В.Ф. Л.Н.Толстой в последний год его жизни. М.: Правда, 1989. 448 с.

Булгаков В.Ф. Толстой-моралист. Прага: Пламя, 1923. 104 с.

Булгаков В.Ф. Духовный путь Л.Толстого / сост. А.Д.Тюриков]. Иваново: ПресСто, 2013. 78 с.

Булгаков В.Ф. Как прожита жизнь: Воспоминания последнего секретаря Л.Н.Толстого. М.: Кучково поле, 2012. 864 с.

Ласько В.А. Книги с полки яснополянской библиотеки. Л.Н.Толстой и Е.П.Блаватская // Культура и время, 2004. № 3/4. С. 232–243. Ивановское общество Рерихов «Свет».

Рерих Е.И. Письма. В 9 т. Т. VI. (1938–1939). М.: МЦР, 2006. С. 393–394, 425, 461.

Рерих Н.К. Вперед (24.03.1945) // Н.К.Рерих. Листы дневника. В 3 т. Т. III (1942–1947). М.: МЦР, Мастер-Банк, 1996. С. 276–277.

Рерих Н.К. Толстой и Тагор // Н.К.Рерих. Листы дневника. В 3 т. Т. II (1942–1947). М.: МЦР, Мастер-Банк, 2000. С. 85–92.

Рерих Н.К. Другу // Н.К.Рерих. Листы дневника. В 3 т. Т. II (1942–1947). М.: МЦР, Мастер-Банк, 2000. С. 229–230.

Блаватская Е.П. Лев Толстой и его нецерковное христианство // Е.П.Блаватская. Фрагменты оккультной истины / Сост. и пер. с англ. К.Леонова. М.: Изд-во Эксмо, 2002. С. 377–386.

Блаватская Е.П. Лев Толстой и его нецерковное христианство // Е.П.Блаватская. Скрижали кармы / Пер. с англ. К.Ю.Бурмистрова. М.: АО «МЦФ», 1995. 510 с.

Наука о жизни. Е.П.Блаватская о Л.Н.Толстом // Вестник Теософии. 1910, №12. С. 6–16.

Блаватская Е.П. Наука жизни // Е.П.Блаватская. Наука жизни. Сборник / Пер. с англ. Ю.А.Хатунцева. М.: Сфера, 1999. С. 108–121.

Блаватская Е.П. Наука жизни // Е.П.Блаватская. Фрагменты оккультной истины / Сост. и пер. с англ. К.Леонова. М.: Изд-во Эксмо, 2002. С. 406–416.

Блаватская Е.П. Диагнозы и лекарства // Е.П.Блаватская. Фрагменты оккультной истины / Сост. и пер. с англ. К.Леонова М.: Изд-во Эксмо, 2002. С. 387–405.

Лекция «“Наука жизни” Л.Н.Толстого и Е.П.Блаватской» // Донецкий духовно-культурный центр «Орифламма».

* * *

Две записи голоса Льва Николаевича Толстого на фонограф, 1908 г.

Живой Толстой.

Основу этого фильма составили фрагменты кинохроники из жизни Толстого. В финале звучит голос Льва Николаевича (мысли из книги «На каждый день»), который решил использовать подаренный ему в январе 1908 г. Т.Эдисоном звукозаписывающий аппарат для диктовки ответов на письма и для записи своих произведений.

Leo Tolstoy. Лев Толстой в Ясной Поляне. Кинохроника 1908–1910 гг.

Лев Толстой. Кадры кинохроники и документальный фильм.

* * *

Наука о жизни *)

Е.П. Блаватская о Л.Н. Толстом

Что такое жизнь? Сотни философских умов, множество ученых и искусных врачей задавали себе этот вопрос, но все попытки ответить на него оставались более или менее безрезультатными. Завеса, скрывающая от наших глаз первоначальное состояние вселенной и таинственное возникновение в ней жизни, никогда не была поднята настолько, чтобы это могло удовлетворить серьезных и честных людей науки. Чем более официальные представители науки пытаются проникнуть своими взорами за темные складки этой завесы, тем более сгущается вокруг них мрак, и тем менее они видят, ибо они подобны тому искателю кладов, который отправился разыскивать за дальними морями сокровище, зарытое в его собственном саду.

Что же это за наука о жизни, о которой здесь идет речь? Есть ли это биология или изучение жизни в наиболее общем смысле этого слова? Нет. Или это физиология, наука об органических функциях? Опять-таки нет, потому что для первой из поименованных наук проблема жизни так-таки и остается вопросом Сфинкса, вторую же можно скорее назвать наукой о смерти, чем наукой о жизни. Физиология зиждется на изучении различных органических функций и органов, необходимых для тех или иных жизненных проявлений, но то, что наука эта называет живым веществом, в сущности говоря, есть вещество мертвое. Каждая молекула живого органа содержит в себе зародыш смерти и с самого момента своего зарождения уже начинает умирать, чтобы уступить место другой, замещающей ее молекуле, которая также живет лишь для того, чтобы в свою очередь умереть. Орган, т.е. более или менее крупное естественное подразделение какого-нибудь живого существа, является лишь посредником для проявления какой-либо особой жизненной функции и представляет собой в конце концов лишь сложное сочетание молекул. Жизненный орган, как целое, надевает маску жизни, скрывая за ней постоянное распадение и умирание своих составных частей. Итак, ни биологию, ни физиологию нельзя назвать наукой о жизни или хотя бы ее отраслями, а лишь науками, исследующими видимость жизни. В то время как истинная философия стоит, подобно Эдипу, перед Сфинксом жизни, едва осмеливаясь произнести парадокс, содержащийся в ответе, разрешающем загадку, задаваемую этим Сфинксом, представители материалистической науки, всегда заносчивой, ни на минуту не сомневающейся в собственной мудрости, внушают себе и своим последователям веру в то, что наука эта разрешила страшную загадку бытия. Но, на самом деле, разве материалистическая наука хотя бы подошла к порогу этого решения? Во всяком случае представители этой науки не тем приблизятся к истинному решению, что будут обманывать самих себя и других доверчивых людей, утверждая, что жизнь есть лишь результат усложнения молекулярного строения вещества. Неужели жизненная сила действительно лишь «фантом», как ее назвал Дюбуа Реймон? Ведь упрек, с которым он обращается к виталистам, что «жизнь», рассматриваемая как нечто самостоятельное, есть лишь asylum ignorantiae [1] для тех, кто ищет убежища в абстракциях, когда невозможно объяснение по существу – упрек этот в еще гораздо большей степени и гораздо более справедливо может быть сделан тем материалистам, которые, желая пустить людям пыль в глаза, подставляют напыщенные, мудреные термины на место реальных фактов. Разве пять подразделений жизненных функций, носящие громкие названия Archebiosis, Biocrasis, Biodiaeresis, Biocaenosis и Bioparadosis [2] сколько-нибудь помогли Гексли и Геккелю проникнуть глубже в тайну зарождения хотя бы самой ничтожной козявки, не говоря уже о человеке? Разумеется, нет, потому что жизнь и все, что к ней относится, по праву принадлежит к кругу ведения метафизика и психолога, физическая же наука некомпетентна решать ее проблему. «То, что было, есть то, что будет; и то, что было, уже получило имя, и известно, что это – человек» – таков ответ, разрешающий загадку, предлагаемую Сфинксом. Но ведь «человеком» здесь разумеется не физический человек; не таков во всяком случае эзотерический смысл этого слова. Скальпель и микроскоп, быть может, помогут выяснить тайну материальных составных частей внешней оболочки человека; но никогда им не удается проделать окошко, сквозь которое душе человека можно было бы узреть какие-нибудь более обширные горизонты бытия.

Лишь те мыслители, которые, следуя указанию Дельфийского оракула, познали жизнь через познание своего внутреннего «я», основательно изучив ее внутри себя прежде, чем пытаться проследить и анализировать ее отражение в своей внешней, телесной оболочке, лишь они были вознаграждены за свои усилия некоторой долей успеха. Подобно средневековым «огнефилософам» [3], они переступили через видимость света и огня, через отражение их в мире последствий (т.е. мире материальном. Д.С.) и сосредоточили все свое внимание на сокровенных силах, производящих эти последствия. Затем, проследивши эти силы до их источника, коренящегося в единой абстрактной причине, каждый из них, по мере своих мыслительных способностей, пытался проникнуть в глубь последней Тайны. Таким путем они установили следующие положения: 1) что живой, по-видимому, механизм, называемый физическим телом человека, есть как бы топливо или материал, необходимый для питания жизни, для того чтобы она могла проявиться; 2) что ценой соединения с этим телесным организмом, внутренний человек приобретает возможность накопить новый опыт, предоставляемый земными иллюзорными существованиями, называемыми «жизнями».

Одного из таких философов в наше время мы, несомненно, имеем в лице великого русского писателя графа Льва Николаевича Толстого. Насколько близки его взгляды к эзотерическим и философским учениям высшей Теософии, будет видно всякому, кто ознакомится с нижеследующими отрывками из реферата, прочтенного им в Московском Психологическом Обществе [4].

Обсуждая проблему жизни, Л.Н.Толстой просит своих слушателей условно, в целях выяснения вопроса, предположить нечто невозможное.

Он говорит:

«Допустим невозможное; допустим, что все, что желает познать теперешняя наука о жизни, все ясно как день! Ясно, как из неорганической материи зарождается через приспособление органическая; ясно, как силы переходят в чувство, волю, мысли; и все это известно не только гимназистам, но и деревенским школьникам. Мне известно, что такие-то мысли и чувства происходят от таких-то движений. Ну и что же? Могу ли я или не могу руководить этими движениями, чтобы возбуждать в себе такие или другие мысли; вопрос в том, какие мне надо возбуждать в себе и других мысли и чувства, остается не только нерешенным, но даже незатронутым. Вопрос же этот и есть единственный вопрос центрального понятия жизни. Наука предметом своим избрала некоторые явления сопутствующей жизни, и, приняв [5] часть за целое, назвала эти явления совокупностью жизни… Вопрос, неотделимый от понятия жизни, – не вопрос о том, откуда взялась жизнь, а о том, как надо жить; и только начав с этого вопроса, можно прийти и к какому-нибудь решению вопроса о том, что есть жизнь.

Ответ на вопрос о том, как надо жить, предоставляется человеку столь известным, что ему кажется, что и не стоит говорить об этом… Жить, как лучше, вот и все. Это кажется сначала очень простым и всем известным, но это совсем не так и просто, и известно… Понятие жизни представляется сначала человеку самым простым и ясным. Прежде всего человеку кажется, что жизнь в нем самом, в его теле. Я живу в теле, стало быть жизнь в моем теле. Но как только человек начинает искать эту жизнь в известном месте своего тела, так сейчас и являются затруднения. Ее нет в ногтях и волосах, но нет и в ноге, в руке, которые можно отрезать, нет и в крови, нет и в сердце, нет и в мозгу. А есть везде и нигде нет. И оказывается, что по месту ее жительства найти ее нельзя. Тогда человек ищет ее во времени, и тоже сначала кажется очень просто… Но опять, как станешь искать ее во времени, так сейчас видишь, что и тут дело не просто. Я живу 58 лет, как это выходит по метрическому свидетельству. Но я знаю, что из этих 58 лет я 20 лет спал. Что же, я жил или не жил? Потом в утробе матери, у кормилицы был, опять – жил я или не жил? Потом из остальных 38 лет большую половину, ходя, спал; тоже не знаю, жил или не жил? Немножко жил, немножко не жил; так что и во времени выходит – везде она и нигде. Тогда невольно приходит вопрос, откуда же взялась эта жизнь, которую я нигде не найду. Тут уж я узнаю… Но оказывается, что и здесь то, что показалось мне так легко, – не только трудно, но и невозможно. Оказывается, что я искал что-то другое, а не свою жизнь. Искать оказывается, если уже искать ее, то не в пространстве, не во времени, не как следствие и причину, а как что-то такое, что я в себе знаю совсем независимо от пространства, времени и причины.

Стало быть, изучать себя? Как же я знаю жизнь в себе? А вот как. Знаю я прежде всего, что живу и живу, желая себе хорошего, желаю этого с тех пор, как себя помню, и до сих пор, и желаю этого с утра и до вечера. Все то, что живет вне меня, важно для меня, но только настолько, насколько оно содействует тому, чтобы мне было хорошо. Мир важен для меня только потому, что он мне доставляет радости. Но вместе с таким знанием моей жизни связывается с ней еще другое. Неразрывно с этой жизнью, которую я чувствую, связано во мне еще знание о том, что кроме меня живет вокруг меня с таким же сознанием своей исключительной жизни целый мир живых существ, что все эти существа живут для своих, чуждых для меня, целей и не знают и не хотят знать моих притязаний на исключительную жизнь и что все эти существа для достижения своих целей всякую минуту готовы уничтожить меня. Мало этого, наблюдая уничтожение других подобных мне существ, знаю еще и то, что мне, этому драгоценному мне, в котором одном мне представляется жизнь, предстоит очень скорое неизбежное уничтожение… В человеке как будто два “Я”, которые как будто не могут ужиться друг с другом, исключают один другого. Одно “Я” говорит: “один “я” живу по-настоящему, все остальное только кажется, что живет и потому весь смысл мира в том, чтобы мне было хорошо”. Другое “Я” говорит: “Весь мир не для тебя, а для своих целей, и знать не хочет о том, хорошо ли тебе или дурно”.

И жить становится страшно; одно “Я” говорит: “Я хочу удовлетворения своих потребностей и желаний, и для этого только мне нужен мир”. Другое “Я” говорит: “Все животное живет для удовлетворения своих желаний и потребностей. Желания и потребности одних животных удовлетворяются только в ущерб другим, и потому все животное борется друг с другом. Ты животное, потому должен вечно бороться, но как бы успешно ты ни боролся, все борющиеся существа рано или поздно задавят тебя”.

Еще хуже и становится еще страшнее, и самое ужасное, включающее в себе все предшествующее: одно “Я” говорит: “Я хочу жить, жить вечно”. Другое “Я” говорит: “Ты непременно очень скоро, и может быть сейчас, умрешь, и умрут все те, которых ты любишь, и ты и они каждым движением уничтожают свою жизнь и идут к страданиям, к смерти, к тому самому, что ты ненавидишь, и чего боишься больше всего”.

Это хуже всего…

Изменить этого состояния нельзя… Можно не двигаться, не спать, не есть, не дышать даже, но не думать нельзя. Думаешь, и мысль моя, моя мысль отравляет каждый шаг моей жизни как личности. Как только начал сознательно жить человек, так разумное сознание, не переставая, твердит ему одно и то же: жить тою жизнью, какою ты ее чувствуешь и видишь в твоем прошедшем, какою живут животные, как живет много людей, как жило то, из чего ты стал тем, что ты теперь – нельзя больше. Если ты попытаешься сделать это, то ведь не уйдешь от борьбы со всем миром существ, которые живут так же, как ты, для своих личных целей, и они, эти существа, неизбежно погубят тебя.

Изменить этого положения нельзя, и остается одно, что и делает всегда человек, начиная жить: переносить свои цели вне себя и стремиться к ним… Но как бы далеко вне себя он ни ставил свои цели, по мере просветления его разума ни одна цель не удовлетворяет его.

Бисмарк, собрав Германию и повелевая Европой, если разум осветил для него его деятельность, должен чувствовать то же неразрешенное противоречие, тщетности и неразумности всего, достигнутого им, с вечностью и разумностью всего существующего, как и его повар, приготовляющий обед, который через час будет съеден. Как тот, так и другой, если подумают, видят ясно, во-первых, что, как целость обеда князя Бисмарка, так и целость могущественной Германии держится только: первая – полицией, вторая – войском, и до тех пор, пока бодрствуют и те и другие, потому что голодные хотят съесть обед, а другие национальности хотят быть так же могущественны, как и Германия, и во-вторых, что обед князя Бисмарка и могущество Германии не только не совпадают со смыслом жизни мира, но противоречат ему, и, в-третьих то, что и тот, кто готовит обед, и могущество Германии – оба очень скоро умрут и так же скоро умрут их обед и Германия, и останется жить мир, не поминая даже ни об обеде, ни о Германии, тем менее о тех, кто готовит их. – По мере усиления разумного состояния, человек приходит к мысли, что никакое благо, связанное с его личностью, не есть подвиг, а необходимость… Личность есть только первое состояние, с которого начинается жизнь, есть крайний предел жизни… “Но где начинается жизнь и где она кончается”? Спросят меня. Где кончается ночь и начинается день? Где на берегу кончается область моря и начинается область суши? Есть день и ночь, есть суша и море, есть жизнь и не жизнь.

Жизнь наша – с тех пор, как мы сознаем ее движение между двумя пределами.

Один предел ее есть совершенное безучастие к жизни бесконечного мира, деятельность, направленная только к удовлетворению потребностей своей личности. Другой предел – это полное отречение от своей личности, наибольшее внимание к жизни бесконечного мира и согласие с ним, перенесение желания блага со своей личности на бесконечный мир и существа вне нас [6]. – Чем ближе к первому пределу, тем меньше жизни и блага, чем ближе ко второму пределу, тем больше жизни и блага. И потому всякий человек всегда движется от одного предела к другому, т.е. живет. Это-то движение и есть сама жизнь. Если я говорю о жизни, то понятие о жизни неразрывно связано во мне с понятием разумной жизни. Другой жизни, кроме разумной, я не знаю, и никто ее знать не может. Мы называем жизнью жизнь животную, жизнь организма… Все это не жизнь, а только известное открывшееся нам состояние жизни. Но что такое этот разум, требования которого исключают личную жизнь и переносят деятельность человека вне себя, в состояние, сознаваемое нами как радостное состояние любви? Что такое разум? Что бы мы ни определяли, мы определяем всегда только разумом. И потому чем же будем определять разум?.. Если мы все определяли разумом, то разум по этому самому мы определить и не можем. Но мы все не только знаем его, но только одного его несомненно и знаем одинаково.

Это тот же закон, как и закон жизни всякого организма, животного растения, с тою только разницею, что мы видим совершающимся разумный закон в жизни растения, закон же разума, которому мы подчинены, как дерево своему закону, мы не видим, но исполняем… Мы решили, что жизнь есть то, что не есть наша жизнь. В этом и лежит корень заблуждения. Вместо того, чтобы изучать ту жизнь, которую мы сознаем в себе совершенно исключительно, так как мы ничего другого не знаем, мы для этого наблюдаем то, что не имеет главного свойства нашей жизни – разумного сознания…

Мы делаем то, что бы делал человек, изучающий предмет по его тени или отражению…

Если мы узнаем, что вещественные частицы подчиняются, видоизменяясь, деятельности организма, то мы узнаем это вовсе не потому, что наблюдали, изучая организм, а потому, что у нас есть знакомый нам, слитый с нами организм нашего животного, который нам знаком очень, как материал нашей жизни, т.е. то, над чем мы призваны работать, подчиняя его закону разума… Как только человек усомнился в своей жизни, как только он жизнь свою перенес в то, что не есть жизнь, так он стал несчастен и увидел смерть. Человек, сознающий жизнь так, как она вложена в его сознание, не знает ни несчастья, ни смерти, ибо его благо жизни в одном подчинении своего животного закону разума, и это не только в его власти, но это неизбежно совершается в нем… Смерть частиц животного существа мы знаем, смерть животных и человека, как животного, мы знаем; но смерть разумного сознания мы не знаем и не можем знать, потому что оно-то и есть сама жизнь.

Животное живет блаженно, не видит смерти и умирает, не видя ее. За что же человеку дано видеть это, и почему оно для него так ужасно, что раздирает его душу, заставляет его убивать себя от страха смерти? Отчего это? Оттого, что человек, видящий смерть, есть человек больной, нарушивший закон своей жизни, не живущий жизнью разумной. Он то же, что и животное, нарушившее закон своей жизни.

Жизнь человека есть стремление к благу, и то, к чему он стремится, то и дано ему. Свет, зажженный в душе человека, есть благо и жизнь, и свет этот не может быть тьмою, потому что есть, истинно есть для человека только этот единый свет, горящий в душе его».

* * *

Этот довольно длинный отрывок из отчета о превосходном реферате Л.Н.Толстого приведен нами потому, что мысли, выраженные в нем, являются отголоском самых возвышенных учений мировой этики истинной теософии. Его определение жизни, в абстрактном смысле этого слова, равно как и той жизни, которую должен осуществлять всякий серьезный теософ, насколько это позволяют ему его природные способности – представляет собой резюме, Альфу и Омегу всего того, что необходимо знать для практической работы над своею душевною или даже духовною жизнью. В реферате встречаются некоторые фразы, которые среднему философу могут показаться туманными и недостаточно полно выражающими мысль. Но в словах Толстого не найдется ничего, против чего мог бы возразить что-нибудь хотя бы самый требовательный оккультист-практик. Реферат этот можно назвать трактатом об алхимии души, потому что тот «единый» свет, сияющий в душе человека, свет вечный и по самой своей природе никогда не могущий быть мраком, хотя бы внешняя наша животная природа и оставалась к нему слепой – и есть тот самый «Свет», о котором написали так много томов неоплатоники Александрийской школа, а впоследствии розенкрейцеры и, в особенности, алхимики, хотя и в наше время истинный смысл их писаний для большинства людей все еще окутан непроницаемой тайной.

Правда, Л.Н.Толстой не философ Александрийской школы и не современный теософ, еще менее его можно причислить к розенкрейцерам или алхимикам. Но то, что эти последние скрывали под покровом своеобразной фразеологии «огнефилософов», умышленно перепутывая космические трансмутации с духовной алхимией – все это великим русским мыслителем из области метафизики перенесено в область практической жизни. То, что Шеллинг определял как осуществление тождества субъекта и объекта во внутреннем я человека, то, что связывает и объединяет это я с мировой душой – которая и есть не что иное, как тождество субъекта и объекта на высшем плане, неведомое Божество – все это слил воедино Л.Н.Толстой, не покидая притом земного плана. Он один из тех немногих избранных, которые начинают с интуиции и кончают приближением в всеведению. То, чего достиг Толстой, есть не что иное, как превращение металлов – т.е. животной природы – в золото и серебро; иначе говоря, он достиг обладания философским камнем, т.е. развития и проявления в своей личности своего высшего Я. Под тем, что обыденные алхимики называли «алкагестом», высокие посвященные разумели «Allgeist», т.е. всепроницающий Дух Божий; ибо алхимия была и есть – хотя и в наши дни это все еще известно лишь очень немногим – столько же философией духа, сколько и физической наукой. Тот, кто незнаком с ее духовной стороной, никогда не проникнет глубоко и в ее химический смысл. Это совершенно ясно высказал еще Аристотель своему ученику Александру Македонскому: «Это не камень», сказал он, говоря о философском камне. «Это есть во всяком человеке и находится повсюду и во все времена, и этот философский камень называется концом всех философов», подобно тому, как Веданта означает окончательный итог всех философских систем.

Заканчивая эту заметку о «Науке о жизни», скажу несколько слов о вечной загадке, задаваемой Сфинксом всем смертным. Не разгадать эту загадку – значило быть осужденным на вечную смерть, так как Сфинкс жизни пожирал тех лишенных интуиции людей, которые желали жить исключительно жизнью своего «животного» я. Тот, кто живет для своего низшего я, и притом исключительно для этого я, неизбежно должен умереть, как это говорит высшее я низшему, животному я в реферате Толстого. Ключей, позволяющих разгадать загадку Сфинкса, существует семь, и Толстой, чтобы проникнуть в тайну, скрытую за этой загадкой, воспользовался ключом, раскрывающим один из наиболее высоких смыслов ее. Ибо, как это прекрасно выразил автор «Герметической Философии»: «Истинная тайна, наиболее знакомая и, вместе с тем, наиболее неизвестная всякому, та тайна, в которую человек должен быть посвящен, чтобы не погибнуть, оставшись атеистом, есть сам этот человек. Ему предназначено обладание эликсиром жизни, отведать которого до открытия философского камня значит пить напиток смерти, тогда как адепту и эпопту он сообщает истинное бессмертие. Адепт может познать истину такой, какова она есть в действительности – Aletheia, дыхание Божества или Жизни, сознательный разум в человеке».

Это и есть «алкагест, растворяющий все в свете», и Толстой прекрасно разрешил эту загадку.

Е.П. Блаватская

Перев. с английского Д. Странден
Вестник Теософии. 1910, № 12. С. 6–16

Примечания

*) Статья эта была помещена в № 3 за 1887 г. теософического журнала «Lucifer», издававшегося в Лондоне Е.П.Блаватской и г-жей Мэбель Коллинз.

1. «Убежище невежества». Д.С.

2. Т.е. возникновение жизни, слияние жизни, разделение жизни, возобновление жизни и передача жизни.

3. «Fire-philosophes». Так называли себя алхимики и розенкрейцы, полагавшие в основе мира оккультный, духовный «огонь». Примеч. перев.

4. Извлечения из этого реферата, цитируемые Е.П.Блаватской, были помещены в № 3973 (23 марта) газеты «Новое Время» за 1887 г.

5. «Приняв» – в данном случае ошибочное выражение. Люди науки отлично знают, что то, чему они учат о жизни, есть не что иное, как материалистическая фикция, которой на каждом шагу противоречат и логика, и факты. В этом случае наукой злоупотребляют, заставляя ее служить личным вкусам и пользуясь ею с предвзятой целью уничтожить в людях всякие духовные вопросы, вытравить из их умов всякую мысль о духе. – Е.П.Б.

6. Это и есть то самое, что теософы просто выражают словами «жить истинной жизнью («living the life»). Е.П.Б.